Дети кукушки

Изя Шлосберг

Дым сигареты изобразил замысловатую фигуру и растаял.
— Да уж тема. Уши от неё болят. Лопата согнулась раскапывать. Горы книг, годы жизни мудрых мужей, а дна не видно.
— И всё-таки, Виталий Андреевич, в чём вы видите главное отличие между мужчиной и женщиной? Только не надо говорить "в брюках", а, тем более, это различие демонстрировать.
Виталия Андреевича, прозванного в писательских кругах Эстетом, всегда передёргивало от амикошонски-нагловатой бесцеремонности журналистов, а в последнее время они стали и вовсе несносны. Впрочем, под определение "эстет" он попадал только характером. Крупный и плотный, с сильными борцовскими руками, Виталий Андреевич больше походил на грузчика на пенсии, нежели на утончённую китайскую вазу.
— Бедные, бедные журналисты. Неужели, Рита, вам приходилось интервьюировать эксгибиционистов? — он честно пытался давать интервью, хотя мысли витали вокруг совершенно других дел. — Можете спокойно выдохнуть, Рита, — он подчеркнул тоном её имя, — стриптиза не будет. Странные вы люди, журналисты. Вечно стараетесь вывернуть интервьюируемого наизнанку, найти нечто сенсационное, но не замечаете, что своими вопросами, в первую очередь, выдаёте сами себя. Мне недавно пришлось выступать на телевидении, так ваша коллега не дала мне слова сказать. Первое, чем она поинтересовалась, так это моим видением политической ситуации в стране. Ну скажите сами, какое отношение имеет писатель к политике? А дальше она тараторила за себя и за меня. Я же сидел, как болван, и оплакивал потерянное время. В моём появлении на студии не было никакой необходимости: поблагодарить за содержательную беседу можно и по телефону.
— Вы не ответили на мой вопрос. — На мгновение пухлые пальцы с сигаретой приросли к губам Риты и над столом поплыл очередной иероглиф. — Ваш нашумевший роман посвящен женщинам, так что мой вопрос совершенно по теме.
— Роман — не научное исследование. Мысли, высказанные в нём — мои и только мои. Я их никому не навязываю. Шум пошёл из-за того, что отдельные читатели, просмотревшие роман по диагонали, занесли меня в активные анти-феминисты, а те, кто вообще его в руках не держал, на всякий случай эту мысль подхватили. — Он посмотрел журналистке в лицо. Уже не пацанка. Самоуверенна, причём слишком. Короткие тёмные волосы. Крупная и полноватая, но не до безобразия. Талия вполне. Ноги бритые. Не стесняется их демонстрировать. Нет, это не анемичная блоковская Дамочка. Воображение услужливо изобразило Риту в постели. Тьфу! Не дай бог! Такие тётки даже в постели ведут себя как мужики и, потея, пахнут также неприятно.
— Виталий Андреевич, если вы будете продолжать разглядывать мои ноги, вы никогда не сумеете сосредоточиться на вопросе.
Он вздрогнул — журналистка явно пыталась всё упростить, свести сложные этические перипетии его романа к банальному фрейдизму. Замечание о ногах однозначно определяло ход её мысли.
— К сожалению, вы тоже пытаетесь интервьюировать себя. Подозреваю, что текст статьи у вас уже заготовлен, осталось добавить пару красочных деталей с натуры. Стоило ли нам тратить время?
— После того, как вы, наконец, ответите на мой вопрос, я скажу, стоило ли тратить время.
— Хорошо, попробуем. Итак, я, Рита, выделяю женщин в отдельный вид животных...
— Животных? А как тогда насчёт светлой женской души?
— Светлая она только на поверхности. А попробуйте нырнуть вглубь и увидите, какие страсти плавают в темноте. Я, Рита, так и знал, что вы обрадуетесь и ухватитесь за "животных", — Виталий Андреевич изобразил кислую гримасу, означающую улыбку. — Тем не менее, любое существо на планете — животное. Мужчины — отдельный вид, женщины — отдельный, тигры — отдельный, воробьи — отдельный. В каждый из этих видов заложена определенная генетическая программа, то есть, возможно, воробей может зарычать, но тигром от этого ещё не станет. Если бы эмансипация женщин рассматривалась, как равноправие с мужчинами, проблем бы не было. К сожалению, женщины, особенно мужеподобные, пытаются вытеснить мужчин, как социальный элемент, пытаются делать то, что им генетически не свойственно. В результате мы получаем хищную, общественно-опасную особь. Генетически изменённая женщина всё равно останется женщиной. Эмоциональность в принятии решений никуда не денешь. Что бы было, если бы Анне Карениной всучили в руки автомат? Экспериментировать с генетикой можно не только хирургическим путём, но и эволюционно. Причём второй метод гораздо опаснее своей глобальностью: мы уже имеем миллионы искалеченных судеб. В то же время, средства информации, ради коммерческих интересов, популяризируют деформированную форму эмансипации. Символ её — беременный мужчина.
— И что же плохого в беременных мужчинах? — Рита покровительственно улыбнулась. Пока разговор шёл, как она и предвидела.
— Плохого? В конце концов мужчина с женщиной полностью поменяются местами, а потом начнётся новая волна эмансипации, но уже в другую сторону. Бесплодные хаотические шатания, бесплодная трата времени. Зачем? Природа сама распределила обязанности и вносит корректировки в процессе развития цивилизации. Например, теперь мужчине не нужно рисковать жизнью, добывая мясо мамонта, а женщине — стирать вручную. Но главная опасность состоит в том, что люди теряют свои биологические способности, им всё труднее рожать здоровое потомство. Вы посмотрите, как за последние годы уменьшилась рождаемость и увеличилась детская смертность, причём, в последнем нельзя винить только врачей.
— То есть, вы хотите сказать...
— Да, люди вымирают, а войны, политические и социальные игры ускоряют этот процесс. Обратите внимание, что динозавры беззаботно гуляли по земле миллионы лет. Почему бы человеку не последовать их примеру?
Рита усмехнулась:
— Да у вас тут целое анти-феминистское философское обоснование. И как вы думаете, сколько человек до конца воспримут ваши идеи? Один? Два? Три туповатых мужика?
— Мои идеи не анти-феминистские, а про-человеческие. Я ведь не умаляю роль самок в эволюции, скорее наоборот: женщины в моём понимании — это не только мощный фильтр, ответственный за естественный отбор; женщины постоянно тестируют, тренируют и развивают уже выбранного партнёра. Сколько мы знаем историй, когда женщина из самых лучших побуждений, загоняет своего мужчину в критическую тест-ситуацию. Самый классический пример — жена, сидящая рядом с мужчиной — водителем.
— Я внимательно прочла вашу книгу, но, кроме отпетого анти-феминизма, ничего не увидела. Вы надеетесь, что рядовой читатель увидит нечто большее?
— Внимательно прочли за полчаса до интервью? — Виталий Андреевич сжал губы. — Идеи, высказанные в романе, не просты, никто их в лоб не воспримет. Для всего нужна почва. Молодёжь, а она является главным источником обновления, слишком агрессивна для раздумий, слишком революционна: сегодня разрушим, а если не понравится, завтра построим опять — жизнь-то длинная. Но давайте попробуем говорить с людьми не в лоб, а, например, выпустим роман. Тогда появляются большие шансы, что он станет культовым, то есть его будут читать и изучать многие.
— Вы цинично откровенны.
— Никакого цинизма в этом нет. Я не подбрасываю людям бомбу, я подбрасываю путь к спасению.
— Когда-нибудь феминистки организуют на вас покушение.
— Это надо понимать как угрозу? — Виталий Андреевич прикрыл глаза. — Удачное покушение популяризирует книгу ещё больше, а меня возведут в ранг мученика. Нет, феминисткам я живой нужнее.
— Ладно, пожалуй, я услышала всё, что хотела. Последний вопрос: зачем вы убиваете женщин?
— Они мешают расти моей синей бороде, — Виталий Андреевич даже не улыбнулся. — В моих историях я убиваю мужчин не меньше. Насильственная смерть — это ещё один признак нашего сурового вре...
— Я имею в виду не романы, а реальную жизнь, — очередной иероглиф никотина закружился над столом.
— Но вы же пока живы, несмотря на то, что курите эту гадость и задаёте провокационные вопросы.
— Незадолго до приобретения вами этой дачи исчезла её хозяйка.
— Вы сами ответили на свой вопрос. Откуда я могу знать, что тут было до меня?
Рита будто не слышала его слов.
— Она не хотела продавать дом? Вы это сделали своими руками или нанимали кого-нибудь? — Было ясно, что Рита намеренно выводит его из себя: человек, потерявший самоконтроль, скорее сболтнёт лишнее. — Месяц назад от вас уходила женщина. Домой она не попала. Вы её убили тем же способом?
Виталий Андреевич устало вздохнул.
— Ваша бесцеремонность, уважаемая Рита, вынуждает меня быть невежливым. Наше интервью окончено. Ответы, на заданные вами вопросы, вы можете получить в милиции. Я там объяснялся со следователем неоднократно.
— Который, кстати, исчез тоже, — добавила Рита, пристально, сощурившись, взглянула на Виталия Андреевича и выпустила очередной иероглиф прямо ему в лицо.
Писатель отвернулся в сторону деревьев. Возможно, Рита права: зря он приобрёл эту дачу со средневековой биографией, да ещё на краю вселенной.
— Вы разрешите пройтись по вашему лесу?
У Виталия Андреевича появилось непреодолимое желание запустить в неё стулом. Скорее всего, этого она и добивалась.
— Мой участок ограничен забором. Сосновый бор за ним принадлежит районным властям, спрашивайте у них. Итак, интервью окончено, Рита. Можете писать всё что хотите. Вас проводить до машины или...
— Сама дойду. Спасибо за замечательное интервью, — Рита двинулась по дорожке к машине, но, не дойдя до неё, с несвойственной для крупных женщин стремительностью, свернула в сторону леса и побежала.
"Наверное, решила, что я помчусь за ней, — подумал Виталий Андреевич. — Пусть помечтает. В мои годы не бегают даже при поносе. С другой стороны, если с этой непроходимой идиоткой что-нибудь случится, я себе не прощу" , — он зашёл в дом, снял со стены ружьё, сунул в карман несколько патронов и двинулся следом за журналисткой.
Внезапно поднялся ветер. Мимо него в сторону леса пронеслась газета. Оттуда, из чащи, донёсся истошный крик. Птица? Нет? Ему показалось, что это кричит Рита. Виталий Андреевич, забыв о недавнем инфаркте, тяжело затрусил на голос.
Ветер и голос стихли почти одновременно. Тяжело отдуваясь, он выбежал на поляну и прислонился к сосне, пытаясь восстановить дыхание. Журналистка исчезла.
— Рита! Ри-та-а-а!
"Что должно было случиться — случилось. Остановить эту бабу-танк было невозможно, а объяснять ей, что я видел в лесу следы хищников бесполезно." Он оторвался от сосны и шагнул к центру поляны. На его рубашке сзади отпечатались пять кровавых полос, словно кто-то изо всех сил, срывая кожу на пальцах, старался удержаться за сосну, а кто-то другой, гораздо более могучий, тянул его прочь.
Виталий Андреевич осмотрелся. Ранее он уже прогуливался с ружьишком по этому лесу, но на эту идеально круглую поляну наткнулся впервые. Какая неприятная тишина. Глухая. И небо... Он поднял голову. Вершины сосен вокруг поляны обломаны. Это каким ростом и силой надо обладать для подобного подвига? Не иначе, как в лесу появились великаны.
Возле ноги пролетел сорванный лист. Виталий Андреевич почувствовал, что ветер поднимается опять. Непривычный, ровный, как в аэродинамический трубе. Пока он возвращался к сосне, возле которой недавно отдыхал, в центре поляны загудело, и ветер превратился в настоящий ураган. Виталий Андреевич чувствуя, что его отрывает от земли, бросил ружьё и ухватился за сосну. Только теперь он заметил на коре окровавленные следы пальцев.
"Рита," — догадался Виталий Андреевич и отпустил руки, понимая бессмысленность сопротивления. Его подняло в воздух и поволокло к центру поляны. Там, в середине, темнело небольшое отверстие.


2.

— Как грустно, туманно кругом... Надо же, на самом красивом звуке лопнула струна, — Мила нервно отбросила гитару на диван.
Тридцать с небольшим, а жизнь, можно сказать, позади. Всё уже видено, всё известно. Скукотища. А впереди самое худшее — увядание, загнивание, дом престарелых. Какой обман, эта жизнь! Поманит пальцем, приоткроет розовую занавеску в рай и — конец представления. Дальше — мрак. Ещё какие-то восемь лет назад — поклонники, шорт лист в Юрмале, концерты в Румынии, Польше, Франции. Цветы! Чёрт, океаны цветов! Стадионы скандировали: "Мила! Мила!" Казалось, парение в облаках будет продолжаться вечно. А ни фига. В один прекрасный момент облако растаяло, и она шлёпнулась всеми местами на асфальт, который приходится теперь подметать, чтоб поддержать бюджет. Всего восемь лет, а какая зараза теперь помнит про Милу Санникову? Менеджер, ушлый сукин сын, перед тем, как сбежать, предупреждал её:
— Мила, береги талию. Сексуальность певицы — три четверти успеха. Да и диплом какой-нибудь тоже бы тебе не помешал.
— Пугачёвой можно иметь талию шире бёдер, а мне нет? Чем я хуже? — отвечала она, запихивая в себя очередное пирожное. — А диплом... Я и без него умная. По первому слову могу сказать, что от меня хотят.
— Ты себя с Пугачёвой не сравнивай. Её звезда прикручена к небосводу намертво. Что касается "хотят". Все вы уверены, что от вас хотят одно и тоже. Но сами потом из-за своей уверенности страдаете.
Умный был мужик. Да... Потому и сбежал.
Все сбежали. Друзья, поклонники, фанаты, даже критики и те. Осталась одна кошка. Медаль дать бы ей за преданность или хотя бы колбасы какой.
— Кис-кис-кис. Ну, где ты там, облезлая стерва? Вот и кошка меня бросила. Неееа, не бросит. Кому мы с ней, старые и толстые, нужны? Как грустно, туманно кругом... И вот в такой туман надо идти подметать, — в последнее время Мила всё чаще разговаривала сама с собой. — Скотина — менеджер, прав был, старый извращенец, насчёт талии. Теперь приходится таскать её за собой. Особенно тяжело, когда лифт не работает. А как он может работать, если его тут никогда не было, в трёхэтажном-то доме.
На улице было грустно и туманно.
Прямо перед носом пронёсся голубь, сбрасывая на асфальт свой неэстетичный груз.
— Ну ты, буревестник революции, совесть у тебя есть? Лети пачкать в другой двор. Мне за ассенизаторские работы не доплачивают. — Мила зло махнула метлой и принялась убирать.
— Эй, Мила, повезло тебе сегодня. Вон ветром как все повымело, похлеще, чем ты языком.
Миле не надо было поднимать голову: Верку из соседнего подъезда она узнавала по голосу. Когда-то с Веркой они учились в одном классе. Тогда Верка боялась при Миле голос подать — количество двоек в Веркином дневнике равнялось количеству пятёрок в Милкином. Правда, лет пятнадцать назад, Верка подходила к ней, просила контрамарку на её концерт: Верка работала продавщицей в промтоварах и денег у неё не водилось.
Контрамарку Мила не дала:
— А ты что, несовершеннолетняя? Тебе что, в кассе билеты не продают? — спутники Милы тогда нашли её шутку очень удачной.
Но жизнь распределила по своему. В один прекрасный момент Веркин заморыш-муж организовал свой бизнес и круто пошёл вверх. Через год Верка уже путешествовала по Италии. А ещё через год счастливая чета приобрела две иномарки, и теперь Верка три раза в неделю возила свою худосочную дочку в балетную школу на ниссане.
Верка оказалась злопамятной и при каждой возможности старалась унизить Милу. Но и Мила в долгу не оставалась:
— Ты бы, Верка, хоть раз ребёнка салом накормила, а то её от первых аккордов в оркестровую яму сметёт.
Верка не ответила. Мила подняла голову, и её брови удивлённо поползли вверх.
Двор был чист. Не просто чист. Вылизан. Ни бумажки, ни соринки. Как будто пылесосом убирали. Верка с доходягой дочкой, открыв рты, смотрели на дом. Мила посмотрела на дом и удивилась ещё больше: фасад напоминал рот пародонтозника — часть стёкол была выбита, несколько окон вырвано вместе с рамами.
— Тьфу ты, что за ёть? — только теперь она обратила внимание на непонятную тишину. Даже звук мотора отъезжающей с Веркой машины урчал словно в подушку. Такая тишина бывает после концертов, когда аппаратура уже отключена, но музыканты всё ещё продолжают кричать друг другу какие-то слова, и они, эти слова, никак не могут пробиться сквозь вязкий воздух. — Почему я не слышала, как хулиганы били стекла? Так и бомбовую атаку немудрено проспать. И почему били только с этой стороны? Хотя да, здесь пустырь, меньше свидетелей.
Что-то светлое мелькнуло над головой и умчалось к игровой площадке. Ей показалось, что это был чулок.
— Совсем странно. Чулки разлетались. К осени, наверное, — шутка не развеселила. — И детскую площадку сучьи дети разворовали. Надо же!
Все яркие пластмассовые горки и качалки исчезли. Остались только вкопанные столбы. Порыв ветра чуть не вырвал у неё метлу.
— Откуда к нам такая буря? Странно, как внезапно он начался. А может, он был и раньше, просто я не обращала на него внимание? — Ветер усиливался с каждой секундой. Она поспешила к дому, но воздух вдруг потемнел, с стоном завертелся вокруг неё, потом поднял и бросил в какую-то узкую яму. Мила ещё успела поставить поперёк метлу — бесполезно. Ни на секунду не останавливаясь, смерч потащил её вниз, а следом обломки метлы.

3.

Всё началось с дыры. Когда она появилась — никто не знал. Не знали бы и по сей день, если бы в неё не угодил левым колесом капитанский газик. Конечно, грунтовка — не асфальт, с неё легче слететь на обочину, но всё равно, от дороги до ямы метра три, и как командир роты умудрился сесть в неё по самую раму, оставалось всеобщей загадкой. Невнятным объяснениям капитана по поводу усталости никто не верил. Командир — не тот человек, который мог бы заснуть за рулём.
Хорошо, что авария случилась почти у ворот части. Быстро пригнали тягач, выдернули машину, потом сообщили особистам: уж очень подозрительной показалась капитану эта дыра. Где-то чуть больше метра в диаметре, но глубокая — дна не видно и с чем-то мягким на дне. Уронили вниз сломанный кардан, а звука удара о землю так и не дождались. Хотели уронить бойца Гендельсмана — он, пока не выгнали из института, в турпоходы ходил, но капитан не дал.
— Какие к чёрту турпоходы! Детский сад, вашу мать! Я на Памире на стометровые стенки лазил, мне спуститься в эту дыру — вообще мелочь. Давай, старлей, зови сюда Серова с лебёдкой. Пусть спустит меня вниз на тросе, а как крикну или стрельну из ракетницы — выдернет назад. Всех дел — на час.
Говорил, а сам прятал глаза. Видел, не поверили солдаты в его байки про усталость, про то, что заснул за рулём. Но как им скажешь правду, когда она ещё менее правдоподобна? Неужели они поверят в то, что втянула его чёртова дыра сама. Как насосом. Вначале земля вокруг пошла волнами, песок с одуванчиками помело к ней, а потом дошла очередь до предметов покрупней. Рёв мотора сливался с рёвом урагана, колёса дымили, но машина всё ползла и ползла к дыре. Он почувствовал, как колесо соскользнуло в яму, как зашевелилась под днищем земля, обещая поглотить весь автомобиль... И вдруг всё стихло. Только гладкий грунт вокруг да ствол совсем лысой берёзы неподалёку напоминали о том, что здесь творилось минуту назад. А потом пришёл страх.
Капитан Щукарёв трусом никогда не был, не верил ни в бога, ни в дьявола, ни в модную мистику, запросто мог полезть к чёрту на рога. Но тут какой-то древний инстинкт подсказывал ему, что не простая это дыра, что самые светлые головы из военной Академии не взялись бы объяснить её существование. Теряясь в догадках, он даже отхлебнул из заветной фляги. Спирт помог:
— Во, чёрт! Как же я сразу не сообразил! Дыра — это остатки шахты ракетной установки. Ведь до нас тут ракетчики базировались. Как раз в этом месте.
Однако, новая версия вызывала новые вопросы. Например, почему шахту не уничтожили? Вряд ли могли просто забыть: шахта — это не хиханьки. И зачем поставили в ней такой мощный насос, что сдувает машины? Капитан про такие насосы никогда не слыхал.
А если это не ракетчики, а террористы балуют или какие-нибудь западные спецслужбы? Тогда у него есть хороший шанс получить звёздочку на погоны. А может быть, на грудь. А может быть, на обе поверхности.
— К чёрту Гендельсмана! Надо лезть самому. К тому же Гендельсмана жена молодая ждёт, парень только начал жить. Зачем его пихать непонятно куда? А мне всё равно терять нечего.
Действительно, детей у капитана не было. Была жена, но офицеры части видели её голой гораздо чаще, чем он сам. Капитан вначале нервничал. Потом привык. Ну, не удалось ему уродиться красавцем. Уши — против ветра не походишь; зубы, после службы в Заполярье, как забор в заброшенной деревне — что не поперёк, то выбито, а подбородок вообще напоминает грустную задницу. Почему "грустную" — Щукарёв не знал сам, наверное, просто слово понравилось.
Тяжёлое урчание тягача отвлекло его от мыслей.
Серов подогнал машину вплотную к дыре, потом, не глуша мотор, вытащил из кабины строительную каску с фонариком и монтажный пояс. Через десять минут капитан, с прикреплённым к нему концом троса, стоял на краю ямы. В лицо дыхнуло теплом и незнакомым запахом. Странным каким-то. Не удушливым и нельзя сказать, что неприятным. Но незнакомым - другого слова тут не подберёшь. "По-хорошему, надо было всё-таки подождать спецов из особого," — подумал Щукарёв и начал потихоньку спускаться.
Капитан был мускулист и плечист, но места в колодце вполне хватало. Можно было, упираясь ногами в стены, даже постоять и перевести дух. Но зачем его переводить, когда никакой усталости капитан не чувствовал. Другое дело беспокойство: почему никто не натыкался на эту дыру раньше? А вдруг она появилась недавно, после ракетчиков? Нет, вряд ли после ракетчиков: ведь никто не видел, чтоб возле части копались какие-нибудь подозрительные люди или механизмы. Он посветил вниз — нет, дна пока не видно. Зато начали появляться корни растений. Странно, так глубоко корней не должно быть. Тем не менее, их бледные змееподобные тела встречались всё чаще. Они огибали поверхность дыры и нигде не пересекали. "Это даже хорошо, — подумал капитан, — корни держат стены шахты и земля на меня не обвалится."
Неожиданно дыра стала сужаться. Теперь корни окружали его правильными кольцами, плотно подогнанными друг к другу. "Этого только не хватало. А вдруг я здесь застряну, — капитан посмотрел вверх. Оказывается, он нырнул уже метров на пятьдесят. — Если мой глазомер не врёт, эта дыра для ракеты слишком глубокая. Ладно, попробую спуститься ещё на пару метров, в случае чего трос потом меня выдернет." Капитан поднял вверх руки и крикнул:
— Серов, страви вниз еще на пару метров.
Щукарёв сравнительно легко прошёл узкое место. Ему даже показалось, что корни несколько раздвинулись. Наконец ноги упёрлись во что-то мягкое. Он опустил голову. Фонарик вырезал на полу светлый размытый круг — толстый слой пыли поднимался чуть ли не до колен. Рядом, почти незаметный, валялся кардан.
— Так вот почему не было слышно как он падал, — капитан попытался осмотреться. Он находился в небольшой пещере, вырытой прямо в земле. — Стопудово эту дыру рыли ракетчики. Невозможно выкопать такую пещеру и вывезти землю незаметно. Начали рыть, а потом бросили, поэтому она осталась не забетонированной и без коммуникаций. Хм. Мне почему-то казалось, что для подобных сооружений роются котлованы. И где этот чёртов насос? Ладно, дальше пусть разбираются особисты, а мне пора назад. Главное, террористами тут не пахнет. Эй, Серов, давай майна!
Хотя последнюю фразу он прокричал достаточно громко, трос остался недвижим.
— Гриценко! — окликнул он старлея, — что там у вас происходит? — Никакой реакции.
Капитан поднял руку с ракетницей и выстрелил вверх. На мгновение розовый луч окрасил стены дыры и взмыл в небо. Трос натянулся и капитан чуть не задохнулся от боли. То, что минуту назад казалось пылью, превратилось в твёрдые нити, буквально сросшиеся с телом капитана.
Стены завибрировали. На Щукарёва посыпалась мелкие камешки — это заработал невидимый насос. Трос продолжал тянуть тело вверх, точнее, рвать его на части. Затрещала кожа. Наверное, капитан кричал от боли и ещё минуту сохранял сознание, догадываясь, что финал близко. Вдруг стало светлее. Потолок заблестел. От него в разных направлениях побежали корни.
— Как кровеносные сосуды, — сообразил Щукарёв.
Стены завибрировали сильней и начали сжиматься.
— Хорошо, что не Гендельс...
Когда поднявшийся ураган потянул людей к дыре, Серов отреагировал первым. Он бросил тяжёлый тягач прямо на яму и стоявшие возле неё солдаты отделались только небольшими ушибами. Но капитана вытащить не удалось: конец стального троса оказался сплющенным и истерзанным, словно над ним издевалось стадо двухсоттонных прессов.
— А знаете, — вдруг вспомнил Серов, — кажется, возле полигона я видел точно такую же дыру.

4.

Устал. Блин, как же я устал. Вот, казалось, добегу до конца года, а там можно будет сделать перекур. Спрятаться в нору, забаррикадировать двери, отключить телефоны. Ни фига подобного. Второго января, ровно в четыре тридцать утра, инстинкт начинает толкать тебя в бок: "Сашка — лежебока, у тебя начат новый роман, а ты валяешься тут, простигоспди! Помни: жизнь даётся один раз!"
Один раз? Во, чушь! А ведь вроде неглупый мужик её залепил. Ну, да ради красного словца... Человеческая жизнь — это само-осознание. Пока человек спит, подзаряжает свои аккумуляторы, чистит вирусы в программах, он — мёртв. Во сне он не помнит ни себя, ни имён, ни лиц. Возвращается в реальность только под утро и, соответственно, живёт в этом мире триста шестьдесят пять раз, помноженное на количество данных ему лет. Да, он помнит, что было вчера, но ведь в любом выключенном компьютере сохраняются последние версии файлов. Смерть — это только отдых. Вечный отдых. Стоит ли её бояться? Глупые люди наказывают друг друга смертью. Мудрые боги наказывают людей вечной жизнью. Спросите у стариков, они знают правду. Что их ждёт впереди? Сумрак. Что они оставили позади? Гибель друзей, родителей, детей. Скорбь. Боль. И ради этого стоит жить вечно?
Хотя, с другой стороны, и стареть не фонтан: тяжело осознавать, что все приключения, которые ты искал на собственную задницу, уже позади, и только геморрой неизменно и преданно напоминает о себе из штанов.
Эх, где моя верёвка? И намылить, пожалуйста, не забудьте. Сюда верёвку, на шею, не на талию же. Да-да, мне так удобно. Не жмёт. Впрочем, погодите. Я ещё должен выполнить обещание, данное самому себе. Тогда, полгода назад, когда стало ясно, что Виталик исчез и больше не появится, я дал себе слово разобраться.
Подружились мы в институте. Пять лет просидели рядом на филфаке. Что нас сблизило — не знаю: более разных людей в жизни не встречал. Он большой, медлительный, правильный. Я по сравнению с ним — шибзик — худенький, шустрый, хулиганистый.
После института ещё долгие годы мы были не разлей вода. Чуть ли не каждый день вместе. Может быть, ещё и потому, что оба так и не обзавелись семьями. Я знавал девушек, которые нравились Виталику, да и они были не против, но уникальная стеснительность моего друга непробиваемой стеной перекрывала доступ к его телу и ЗАГСу. Со мной получилось с точностью наоборот: я не вылезал из чужих постелей, каждый раз наивно полагая, что это заключительный вояж, но потом на горизонте объявлялась и манила романтикой очередная симпатюлечка, казавшаяся ещё желанней, чем настоящая, и я, очертя голову, нырял в новую авантюру. Возможно, виноват гороскоп: мой скорпионний хвост всегда готов был брызгать ядом.
В последние годы Виталька как-то стремительно взлетел вверх, а я подался в ненавистную ему журналистику. Наше общение урезалось до редких телефонных звонков. Я его не виню. Годы меняют людей. Поменялся не только он. Я сам оброс привычками, предубеждениями, надуманными принципами. А Виталька молодец однозначно. Живое доказательство того, что целеустремлённость в большинстве случаев даёт свои плоды. Он ещё в студенческие годы, несмотря на светлую голову, в период сессий умудрялся удерживать на стуле задницу в положении "сидя". Поэтому и учился лучше всех на потоке. При этом оставался настоящим джентльменом: свято выполнял свои обещания, не хамил старшим и пропускал девушек в автобус в часы пик. Нет, не зря я прозвал его Эстетом.
Я обнаружил исчезновение Эстета первым. Ещё бы! За день до того наш журнал расколол его на интервью, но послали к нему не меня, знавшего Виталика десятки лет, а Риту Гончар — самую скандальную тётку во всей редакции. Бывают такие дамы, общаясь с которыми, слова "оскорблять", "употреблять" и "влюблять" хочется написать раздельно и "т" поменять на "д".
Это означало, что наша новая метла, в лице главного редактора, стремясь увеличить количество подписчиков, готовила на Эстета горячий материал с душком. Разумеется, когда количество подписчиков из года в год падает, можно использовать какие-то бандитские приёмы, но всему есть предел. Зачем превращать уважаемое издание в жёлтую прессу?
Я был глуп настолько, что высказал своё "фе" редактору в лицо.
— Лидер журнала в первую очередь должен быть бизнесменом, — начальник глянул на меня сверху вниз безразличным взглядом удава. Его крашеный хохол даже не шелохнулся.
"Неужели он брызгает волосы лаком" , — подумалось мне некстати.
— Признайся честно, Саша, что ты просто к ней ревнуешь. Согласись, что Гончар работает ярче тебя!
— Точнее, лживей, — поправил я шефа.
— Её статьи привлекают внимание людей своей...
— Бульварщиной, — подсказал я.
— Пусть бульварщиной, но, если тебе не нравится политика редакции, можешь подыскать себе другую чистенькую работу в деревенской школе, — он уткнулся в пасьянс на компьютере, всем видом демонстрируя нежелание продолжать разговор.
Я бы последовал его совету немедленно, однако, жизненный опыт предлагал не спешить: в любой самой тихой конторе заседали кровососы похлеще моего.
Рита не появилась ни, как положено, утром, ни после обеда. Её домашний телефон не отвечал. Мобильный Виталия молчал тоже. Когда я сообщил об этом редактору, он тут же, с радостным лицом, позвонил в прокуратуру. Ну да, сенсация. И редакция причастна к ней непосредственно.
Когда я приехал на дачу Эстета, милиция уже заканчивала свою работу. Мне повезло, дело вёл следователь Завадский. Когда-то он тоже учился с нами в одной группе, но учился лишь бы как. На лекциях мы его не видели, личных контактов ни с кем из нас он не поддерживал. С первого курса он попал во внештатные сотрудники угрозыска, а на третьем пошёл куда-то очень вверх. Последний раз Завадский объявился на вручении дипломов.
Как правило, детали дела следователи стараются не разглашать, тем более журналистам, но мне, как бывшему соратнику по институту, он кое-что выдал. Например, то, что дача оказалась открытой. Всё на ней было в порядке, кроме приоткрытого ящика, в котором Виталик хранил патроны. Скорее всего, Эстет пытался срочно вооружиться. Потом Завадский спросил меня, правда ли журналистка, как утверждает главный редактор, была феноменально скандальная и, не дожидаясь моего ответа, выдвинул версию: Рита во время интервью повздорила с писателем, и тот её вначале трахнул, а потом грохнул, а может быть, наоборот, предварительно заманив в лес. Эстет до того уже был под подозрением, как маньяк, но пока проходил только свидетелем. Теперь же факты были налицо. От возмездия убийца не ушёл. Медведи, которыми кишит местный лес, напали на него и утащили тело в чащу: на дереве были найдены окровавленные отпечатки его рук.
Загибал Завадский. Загибал умышленно и тупо. Ведь он знал, что Виталька не способен на уголовщину.
Мне не раз приходилось общаться с пинкертонами. Конечно, разные они, но даже самые тупые, с белесыми от водки глазами, чувствовали, в каком месте можно врать. А Завадский нёс чушь, нимало не заботясь о том, что ему не поверят. Ну, какой из Эстета убийца? Более законопослушного гражданина я в жизни не встречал. Виталька вообще боялся вида крови. Я от него даже мат никогда не слышал. А, кроме того, Эстет должен был отстреливаться от хищников, не зря же он брал патроны. Куда, в таком случае, исчезли гильзы? Куда исчезло ружьё? Неужели медведь забрал? Решил от скуки поохотиться на браконьеров?
Пришлось быстренько сочинить неказистую историю о том, что в ответ на его откровенность, я хочу написать большую статью о замечательной работе представителей прокуратуры и мне надо сделать несколько снимков на месте. Завадский не возражал. Сам он фотографироваться не захотел, зато дал разрешение заснять место, где, по его мнению, произошла трагедия и даже послал со мной лейтенанта, проводившего меня до тропинки, ведущей к заветной поляне.
Деревья вокруг поляны стояли чуть наклонённые к центру, без веток, а некоторые и без вершин.
Вряд ли это метеорит. Если бы на поляну упал метеорит или бомба, то деревья должны были бы наклониться от центра наружу, а в середине зиять воронка. Тут же всё наоборот.
Воронка на поляне действительно отсутствовала. Зато была большая дыра, уставившая бездонный глаз куда-то в небо. Похоже, кто-то начал рыть колодец, убрал землю, но полностью работу закончить не успел и ушёл, поленившись ставить ограждение: в лесу людей всё равно нет.
Я подошёл поближе. Дыра как дыра. Глубокая, правда — дна не видать. А вот пахло возле дыры действительно совсем непривычно, причём, по мере приближения к колодцу запах усиливался. Он не был неприятным или удушливым, но аналогов ему мой нос не находил. И ещё стояла тишина. Словно в комнате оббитой ватой.
Когда я вернулся на дачу, представителей прокуратуры уже не было. И чего это они так поспешно смотались? Неужели Завадский испугался, что я начну расспрашивать детали? В таком случае это даже хорошо. Мне тоже не нужны лишние свидетели. Я нашёл в шкафу банку с плотной крышкой и вышел на крыльцо. Прямо у порога белел листик писчей бумаги. Видимо, кто-то из пинкертонов его уронил, а ветер пригнал сюда. Листик представлял собой ксерокопию с какой-то непонятной схемы. Какие-то точки, две из которых были обведены шариковой ручкой. "Ладно, разберёмся потом," — я сунул листик в карман и вернулся в лес. Там подошёл поближе к яме, взял пробу воздуха, точнее открыл крышку, помахал банкой над дырой и снова закрыл крышку: занесу на всякий случай приятелю-химику в НИИ, пусть поколдует.
На обратном пути я наткнулся на дерево с тёмными следами запёкшейся крови. Наверное, это те, которые упоминал Завадский. Я положил свою ладонь рядом со следом. Нет, это - не рука Виталика. Его была побольше моей, а тут, скорее всего, женская.

5.

Раз следователь Завадский не хочет встречаться со мной, значит, именно он мне и нужен. За полчаса я набросал в его честь панегирик, настолько сладкий, что больных диабетом можно было бы отпевать, после чего набрал приёмную прокуратуры. Мне ответил знакомый голос:
— Нет, Александр Васильевич, не позову я вам Завадского. Нет его, — Ларочка, одна из моих недавних пассий, которая ещё на что-то надеялась, узнала мой голос тоже.
— А можно полюбопытствовать, когда он будет, а то я о нём материалы для журнала готовлю.
— Никогда не будет. Я же сказала, нет у нас такого, — в её тоне прорезалось что-то по-детски капризное.
— Что значит, нет? А кто руководит следствием по делу нашей сотрудницы Риты Гончар?
— А я откуда знаю? Я скромная секретарша, которую некоторые знаменитые журналисты любят, но замуж не зовут.
— Некоторые журналисты готовы любить ещё больше, если их соединят со следственной группой, занимающейся Гончар.
— Погоди. Сейчас спрошу. — Телефон замолчал надолго. Я уже отчаялся её дождаться, когда трубка ожила вновь: — Ну, ты там ещё не уснул? У нас никто ничего не знает про это дело. Может там районные приложились? Хочешь, я тебя переключу на них?
Районные ничего не знали тоже, и капитан Завадский в их конторе не значился.
Моё частное расследование заползло в тупик и упёрлось лбом в стену. Как контуженный, я остался сидеть у телефона, будто он мог подсказать решение.
Через комнату на метле и с сигаретой во рту пролетела Рита. Вслед за ней, раздвигая руками шторы, вошёл с балкона Виталик.
— Старик, ты же мёртв?
— Я живее всех живых, — Виталик встал в позу памятника революции. — Смерть — это форма изменения само-осознания, — процитировал он меня самого. — К новому само-осознанию можно привыкнуть, если не помнить предыдущее. Впрочем, не уверен. Сейчас спрошу. Сейчас спрошу. Сейчас спрошу, — кто-то уже недавно говорил такое.
Телефон, вывел меня из полудрёмы и я открыл глаза. Виталик с Ритой, как и положено сновидениям, растаяли, смешались с солнечным светом, падавшим из-за тюлевой занавески. Мужской голос вежливо представился Павлом Ивановичем, шефом моего приятеля из хим-лаборатории:
— Александр Вадимович, у меня такое впечатление, что вы устроили мистификацию. Зачем? До первого апреля ещё далеко.
— Вадимович, возможно, устроил, а моё отчество "Васильевич", — я уже сообразил, что разговор идёт о вчерашнем образце воздуха с дачи Эстета. — Неужели вы нашли в моей банке следы невиданных зверей?
— Похлеще, уважаемый Александр Васильевич. Похлеще. И, если вы сейчас же не признаетесь в розыгрыше, я приеду и разобью вам голову утюгом. Ха-ха-ха, — засмеялся он собственной шутке.
— У меня утюга нет, придётся вам везти с собой, — разочаровал я его. — Что касается пробы, то я даже место могу показать, где её брал. А в чём дело?
— У нас нет приборов для более точного анализа, но ваш воздух искусственный.
— Как в баллонах ныряльщиков, что ли?
— Н-н-нет. В обычном воздухе примерно один процент примесей, в баллонах аквалангистов примесей меньше, но они есть, в вашем образце никаких примесей нет. Ни инертных газов, ни водорода, ни...
— Мне это ни о чём не говорит, — я испугался, что он начнёт вспоминать таблицу Менделеева полностью.
— Получить газ, состоящий только из чистых фракций, лабораторным путём невозможно.
— Павел Иванович, секунду назад вы сказали, что газ искусственный.
— Да, и в связи с этим, Александр Васильевич, у меня возникла сумасшедшая идея: это не просто газ, а анализатор, этакий рецептор некого неизвестного науке животного или растения. Когда вы заходите в зону действия этого газа, его состав меняется и говорит анализаторам, кто это пришёл, какой от вас, извиняюсь, исходит газовый состав. В то же время вы этот газ не чувствуете, он не мешает вам дышать.
— Любопытная идея, — согласился я. Вы не будете возражать если я подойду к вам на днях с другими интересными образцами? — То что для Павла Ивановича представлялось сенсационным, для меня звучало, как опера глухому. В настоящий момент мне надо было найти Завадского и, ради этого, я был готов наобещать учёному златые горы, лишь бы побыстрее отделаться от него.
С другой стороны, а с чего это я вдруг зациклился на Завадском? Ведь и так ясно, что если даже он и работает следователем, то более серьёзного ведомства, чем прокуратура. Только что это более серьёзное ведомство потеряло на даче у Витальки? И что это меняет для меня? Ну, посчитал меня Завадский идиотом и накормил совершенно тупой версией. Ну и что? Хотя нет, не так. Завадский, зная меня, как раз посчитал меня умным и намекнул своим псевдотупым расследованием, чтоб я не совался куда не надо. Точно! И удрал он с дачи быстро не из-за меня. Каким-то образом он знал точно — что там произошло. Мда, он знал, а я нет. Может быть, Рита и Виталик были уничтожены специально? Ну, Риту-то есть за что — пакость редкостная. Но Эстета...
В окошке блеснуло. Наверное, пацаны из многоэтажки напротив шалили с зеркальцем. Я встал и подошёл к окну. Под ногой хрустнула засохшая апельсиновая корка. Когда я последний раз ел апельсины? Неужели она валяется здесь целый месяц? Я наклонился, чтобы убрать. Корка крошилась на более мелкие части и убираться не хотела.
Опять телефонный звонок. Я распрямил спину.
— Аллё.
— Здравствуйте. Мы продаём самые лучшие в мире массажные очки, — приятный женский голос. С таким голосом можно продавать всё, даже секс по телефону для импотентов.
Я бросил трубку.
Опять звонок.
— Засуньте очки к себе в ... — к счастью последнее слово я не успел договорить. Я сразу узнал голос. Это был Завадский.
— Александр Васильевич, я думал о вас лучше. А вам понадобилось больше суток, чтоб к двум прибавить два. Надеюсь, вы больше не будете меня разыскивать и совать свой нос в наши дела. — Опять в доме напротив сверкнуло зеркальце. Окно тихим звоном отреагировало на внезапное вторжение, и в стол возле моей руки вонзилась пуля. — В следующий раз мы укоротим вам руки по-настоящему.
И тут в моей голове прояснилось. Ситуация разложилась на простые составляющие: Завадского и всю его компанию вовсе не беспокоили мои поиски. Только из-за поисков никто бы меня запугивать на таком уровне не стал. Причина прессинга была в чём-то другом, несравненно более важном. В чём? Наверное, я сейчас узнаю.
— К вам попал документ государственной важности, — продолжил голос в трубке, — вы должны вернуть его нам и как можно скорее.
Ага, всё-таки я прав.
— У меня нет никаких документов, мне их никто не давал.
Трубка озадаченно замолчала. Потом проворчала:
— Документ у вас. Вы его должны вернуть прямо сейчас, — ещё одна пуля легла рядом с первой.
"Ну что за методы, — подумал я, — как в дешёвом гангстерском боевике. Но раз они действуют оперативно, без дипломатии, то это означает, что документ действительно важный, и они спешат его вернуть."
— А вы придите сами да посмотрите. Все найденные у меня секретные бумаги, включая туалетную бумагу, можете забрать себе.
— Хорошо, мы придём, — пообещала трубка, но я понял, что мне пока поверили, и Завадский ограничится только наружной слежкой.
На следующий день мне пришлось убедиться в собственной правоте. Шпик, или как они там называются, настолько нагло упирался в мою спину животом, что нельзя было не обратить внимание. Собственно, он не пытался скрываться: когда я стал у витрины, он издевательски пристроился за моей спиной, поправляя галстук. Я не выдержал и повернулся к нему:
— Молодой человек, не могли бы вы в следующий раз почистить зубы или не дышать в мой затылок, а то у меня начинается мигрень.
— А по морде? — не то пообещал, не то предложил молодой человек.
Я посмотрел на его кулак и решил не спорить, но за очередным поворотом свернул в знакомый проходной двор, тут же забежал через чёрный вход в дом, поднялся на второй этаж и, убедившись, что преследователь отстал, перебежал по переходу в здание магазина, а оттуда на другую улицу.
Идти на работу и любоваться самодовольной мордой шефа не хотелось ужасно, но в тот момент, когда я уже почти уговорил себя сачкануть, моё генетически унаследованное чувство мазохизма сказало: "Надо". Этот чёртов мазохизм всегда нахально вмешивался в самые неподходящие моменты. Именно из-за него я остался старым холостяком: как только мои возлюбленные делали попытку загнать меня под каблук, это знаменитое чувство просыпалось, и я бежал под каблук сам, чем ломал своим красавицам весь кайф трудной победы.
Наш просторный кабинет оказался пуст, все разбежались по делам. Однако, радоваться не было причин: не успел я добраться до своего стола, как секретарша с торжественным видом сообщила, что главный по мне соскучился. И хотя это чувство у нас не было взаимным, пришлось подчиниться.
— Проходите, проходите! — радостный голос редактора захлёбывался от обилия масла и патоки. Недавний инцидент был забыт напрочь. — Тут начальство распорядилось открыть подразделение в районе, и мы решили назначить вас главным редактором филиала. Вы у нас давно работаете и, безусловно, заслуживаете повышение.
То, что инициировал моё "повышение" Завадский, было понятно: в глуши я перестану путаться у него под ногами, оставаясь в пределах видимости и контроля.
Я что-то начал лепетать, дескать, спасибо, но мне бы хотелось...
Кого волновало моё "хотелось"?
— Приказ подписан с завтрашнего числа, — резюмировал шеф, и по его лицу опять расползлась улыбка: — Поздравляю вас, Александр Васильевич.

6.

Несмотря на литры желчи, сопровождающие речь редактора, моё "повышение" не слишком меня расстроило. Нечто подобное я ожидал. А кроме того, было ясно, что Завадский, отогнав чересчур любопытного журналиста на безопасное расстояние, успокоится и загонит в будки сявок, оттаптывающих мои пятки. В компании очередной подружки я даже поднял стакан самогонки за свою ссылку, которую в данном случае можно было приравнять к отпуску за государственный счёт.
Филиал в районе представлял собой достаточно уютный дом с удобствами на улице. Удобства включали помойку, туалет и дрова, заготовленные на зиму. Написав в течении месяца несколько боевых отчётов о "битве за урожай" и героическом труде доярок, работавших на ферме без противогазов и при этом получавших повышенные надои, я перешёл в режим "мёртвый сезон" из которого меня никто не пытался извлечь. Мы с редактором соблюдали правила игры и не трогали друг друга.
С первыми морозами мои зеленые щёки, изолированные от выхлопных газов, приобрели розовый оттенок. Желудок, несколько подурив при переходе на естественные продукты, в конце концов смирился и позволил жить полнокровной деревенской жизнью. В арендуемом под редакцию помещении я поставил кровать с периной, а старая добротная печь обеспечивала меня теплом лучше, чем иные батареи. Вообщем, несмотря на то, что в деревне отсутствовали МакДональд, Стрипбар и Интернет, чувствовал я себя вполне уютно: медведи в деревню не заходили, газеты поступали регулярно, а перина не пустовала. В виду полного бездействия, мозг в черепной коробке сомлел, лёг на бочок и уснул.
Из состояния зимнего анабиоза меня вывело опровержение в газете. Опровержение было провокационным глупым да и написано языком постовых милиционеров о том, что недалеко от воинской части погиб по-пьянке командир роты, однако, руководство части, скрывая собственную расхлябанность и низкий уровень воспитательной работы с кадрами, свалило все на летающие тарелки. Проверка подтвердила не только отсутствие летающих тарелок, но также их недостаточное количество в солдатской столовой. Свидетели гибели капитана, как оказалось, ничего не видели: будучи не трезвее самого капитана... и так далее. Ссылки на опубликованную статью не было. И вообще создавалось впечатление, что факт гибели капитана хотят замять.
Где-то в мозгу замигала лампочка "внимание", и любопытный нос начал подталкивать меня на очередную авантюру. Не обращая внимание на жалобы крупной части ниже спины, повторявшей, что она давно устала от моих приключений, я встал пораньше, оделся поприличней и с утренним молоковозом отправился в районную библиотеку.
Как я и предполагал, заметка была напечатана в "Патриоте", в разделе непонятных явлений, рядом с фотографиями Лох-Несского чудища. Почему же неведомый критик из всех статей прореагировал только на заметку о капитане, причём через несколько месяцев после выхода газеты? Скорее всего, для того, чтобы успокоить тех, кто ещё не успокоился. Разумеется, номер воинской части в "Патриоте" не указывался, но в районе их было всего две, и вычислить, о какой из них идёт речь, не составляло труда.
Тот же молоковоз вёз меня обратно. За окнами уже было темно, падал редкий снег, но моложавый небритый водитель уверенно жал на газ, успевая описывать свои победоносные войны с женой. Я почти задремал, когда машина неожиданно пошла юзом. Мне пришлось схватиться руками за ручку и упереться в пол. Водитель выровнял машину, но дальше уже ехал молча. Однако, когда я опять начал дремать, он вдруг спросил:
— В деревне говорят, что в городе ты был большой начальник, а к нам тебя послали как бы на понижение. За что это тебя так?
— Ни за что. В смысле, никакого понижения не было, — откровенничать мне не хотелось. Кроме того, что его зовут Слава, я о нём ничего не знал. — Я сейчас больший начальник, чем был в городе.
— Ага, — съехидничал он, — начальник. По ночам у доярок. Ну, да ты того, Васильевич, не смущайся. Ты мужик одинокий, значит, бабы - святое дело. У нас в деревне все про всех знают, — он опять замолчал на минуту. — Я ведь своего рода корреспондент тоже. Когда на моих глазах погиб комроты, нас вызвал особист и предупредил, чтоб не болтали лишнего. Ну, думаю, сволочи, тут человек погиб, а они рты закрывают, вместо того, чтоб действовать. Я тогда написал заметку в наш "Патриот", где описал всё как было. Правда, её напечатали в разделе курьёзов.
— Да я читал, — отозвался я и подумал:"Вот это совпадение. Кажется, мне повезло."
— Ну вот, ты сам видел, — в его голосе прорезалась злоба. — Всё у нас стараются спрятать. Чтобы шито-крыто. Скажи, почему так? Не знаешь? — он затих, ожидая моего ответа. Я молчал тоже. Что я мог ему сказать? Что сам пострадал из-за длинного языка? Слава покосился на меня и продолжил: — На следующий день после выхода газеты меня комиссовали как чокнутого. И командира части отправили на пенсию. И всех, кто тогда был, комиссовали, но по состоянию здоровья. Предупредили ещё раз, чтоб молчали. Дескать, военная тайна, трибунал и всё такое. Но сколько можно молчать? Там неизвестно что творится, может, завтра эта штука заработает опять, а мы должны молчать.
— Ладно, Слава. Сейчас мы едем ко мне, и ты всё расскажешь. Самогонки полфлакона я найду.
— Нужна мне твоя самогонка. Мне после того водка в горло не лезет. Как вспомню...
Мы подошли к моему дому. Вместе с ключами из кармана выпала бумажка. Это была ксерокс, найденный на даче у Витальки.
— Слава, глянь, — позвал я водителя, — тебе эта схема ничего не напоминает.
Слава мельком глянул на бумажку и усмехнулся.
— Откуда она у тебя? Я по ней почти два года в армии отъездил. Это же карта.
И правда, еле заметные линии и пятна, которые представлялись мне браком ксерокса, на самом деле являли собой двадцатую копию с шедевра военной картографии. Угу, широка страна моя родная: на все места качественных карт не напасёшься, тем не менее, зная местность, даже по этой схеме можно было сообразить, где что находится.
Слава ткнул пальцем в карту: — Вот тут расположена наша часть. А там, где обведенная точка — дыра. Если угостишь чаем, расскажу всё честно, как милиционеру.
Я поставил чайник на плиту и вернулся к столу. Эта маленькая карта на столе теперь обрела совершенно другой смысл. Так вот какой документ нужен был Завадскому! Что же в ней такого особенного? Ага, кто-то отметил на карте сорок восемь точек, разбитых на шесть групп по восемь штук в каждой. Точки каждой группы располагались по правильному овалу. Я соединил элементы каждой из групп тонким карандашом. Теперь у меня на листе шесть жуков гуськом ползли к краю листа. Все шесть эллипсов были примерно по три километра в длину, два в ширину. Расстояние между двумя соседними группами было строго пять с половиной километров. Все группы располагались строго на одной прямой, и это меня добило окончательно. Что-то я не мог припомнить, чтоб какой-нибудь земной объект выстраивался под линейку на расстоянии более сорока километров.
Кто-то обвёл две точки шариковой ручкой. Одна из обведенных точек, как заметил Слава, располагалась возле их части, вторая возле дачи Виталика.
— Слава, а может, съездим, глянем на месте? — я сказал и тут же передумал. — Хотя нет, ничего не получится. Точки, скорее всего, охраняются, а Завадский, конечно же, снабдил посты моими фотографиями.
Горячий чай, смешавшись с самогонкой, поплыл по подмороженным внутренностям, принося спокойствие и сонливость. Ехать уже никуда не хотелось. Слава пить отказался, и я вылил остатки Курвуазье себе в стакан. Такое аристократическое название самогонка получила в честь гнавшей её жены завгара, являвшейся одновременно лучшей женщиной общедеревенского потребления.
— Там постов давно нет, — Слава посмотрел мне в лицо. — Только колючкой обнесено и предупредительные знаки стоят. После того, как несколько представителей с портфелями затянуло в дыру, особисты убрали посты и поставили буржуйские лазеры. Но лазеры те на морозе постоянно барахлили, не вовремя включали сирены и их убрали тоже. Правильно, кто в зону захочет соваться сам? Так что, давай, поехали прямо сейчас.
— А ты, как я понимаю, хочешь за командира отомстить.
— Правильно понимаешь. Я ещё тогда хотел парочку гранат в дыру сбросить, да меня комиссовали не вовремя. Может, засекли, как я у прапора лимонки покупал?
— Я вижу, лихой ты казак, Слава. А что сейчас сбрасывать будем?
— Те же самые гранаты. Они у меня с тех памятных пор хранятся на всякий случай.
— Хорошенькая дисциплина у вас в части. А танк ты угонять оттуда не пробовал?
— Сам не пробовал, но если нашему прапору покажешь пачку зелёных, он тебе хоть танк, хоть бронетранспортёр из части выкатит и возле крыльца поставит. Будешь на нём на ферму к дояркам ездить.

7.

Слава не соврал — гранаты у него действительно были. Пока мы добирались в темень и снежную пургу к его бывшей части, он пояснял:
— Я был чемпионом части по метанию гранат и в эту грёбанную дыру с тридцати метров положу обе лимонки без проблем, если мешать не будут. Только смотри, как брошу, ты сразу ложись, а то всякое бывает.
— Я не гордый. Я могу даже заночевать в снегу, если потребуется, — неудачно сострил я.
— Хочется надеяться, что ночевать не придётся. Слишком холодно. Даже покойникам.
Машина несколько притормозила, а потом снова стала набирать скорость.
— По моим расчётам мы должны уже подъезжать, — прикинул я вслух.
— Проехали только что.
— Не понял...
— Ну, ты что, сам не видел, Васильич? Там же возле дыры целый табор стоит. Нас охрана заметёт, как пить дать.
Я посмотрел в боковое зеркало. И, правда, на другой стороне дороги, метрах в ста от предполагаемой ямы, растянулись в цепочку огни, освещая целый городок времянок и нечто, похожее на ангар. Снег настолько плотно забивал переднее стекло, что я ничего не заметил, а Слава усмотрел. Вот глазастый. Если Слава про эти времянки не знал, значит, ясно, кто их так срочно построил.
— Сейчас мы объедем часть, — пояснил Слава. — С другой стороны расположен полигон. Я там видал аналогичную дыру. Потренируемся на ней.
— Если эту дыру отметили на схеме, то там сейчас толпа тоже.
— На схеме-то её отметили, но никакой толпы тут нет, — Слава остановил машину, вышел, хлопнув дверкой, и пошёл по дороге назад: он переехал цель метров на сто, чтоб при взрыве не задело машину.
Снег, как по заказу, стих и перед нами открылось поле, освещённое луной. Посереди поля зияла дыра. Она была гораздо больше, чем та, возле дачи Эстета. Снег вокруг нее был сметён. Кому могло прийти в голову чистить снег вокруг ямы? Никому. Она сама. Я-то думал, что на схеме обведены все действующие дыры, а их оказывается больше. Слава не врал, когда говорил, что такая дура может засосать и машину, поэтому дорогу к ней преграждали двухметровые столбы с колючей проволокой.
— Ну что, Васильич, приступим? — Слава достал гранаты и отошёл от проволоки немного назад, чтоб не мешала метать. — До цели не более тридцати метров, и хотя я давно не тренировался, проблем не будет. Не забудь: как брошу гранату — ложись.
Я плюхнулся в снег позади какого-то бугра, который оказался местной помойкой:
— Пойдёт?
Слава не ответил. Сильно размахнувшись, он бросил одну гранату, тут же, не прячась, вторую и прыгнул ко мне. Я успел увидеть, как первая граната влетела в яму. Слава резко ткнул меня лицом в снег:
— Жизнь надоела?
Тяжело ухнул одинокий взрыв. Вторая граната так и не взорвалась. Сверху посыпалась земля, мелкие камешки и корешки каких-то деревьев. Один, достаточно большой белесый корень упал совсем рядом. Мне показалось, что он шевелится. Не долго думая, я схватил с помойки проржавевшее ведро и пнул в него корешок ногой — посмотрим при свете, что это такое. В этот момент началось...
Земля закачалась, словно живая. Мы со Славой упали, вскочили и что было мочи бросились к машине. Обгоняя нас, по земле мчалась тень. Я оглянулся. Ещё минуту назад мирное поле, во всю видимую ширину летело к небу.
— Быстрей! — то ли орал, то ли умолял Слава.
Пока я, задыхаясь и гремя ведром, пробежал полдороги, Слава уже завёл машину, выскочил из неё и подбежал ко мне, чтобы помочь.
— Быстрей! — он схватил меня за рукав.
Гнилая ручка ведра будто только этого и ждала. Она оторвалась, ведро наклонилось, и корень вывалился на снег. Я попытался было запихнуть его назад, но Слава рванул меня с такой силой и злостью, что корень был тут же забыт.
Из машины я оглянулся ещё раз. Гигантская темная стена поднялась уже метров на двести, заслоняя собой луну. Земля пошла трещинами, всё дрожало и падало в какую-то неведомую бездну. Слава, рискуя перевернуться, сходу вжал педаль газа до упора. В это время рванул ураган. Мгновенно и в лоб. Видеть такое мне ещё не приходилось. Нам навстречу понеслись вырванные столбы с обрывками колючей проволоки, небольшие деревья. Машина, несколько раз пробуксовав колёсами, раскачиваясь похлеще, чем шлюпка в шторм, медленно подалась вперёд. Стало совсем темно. Где-то рядом ударила молния. Потом ещё. Ещё. Их вспышки осветили летящие мимо камни, доски, солому. Что-то загрохотало по капоту. Мимо покатился чей-то сарай.
— Это что, конец света? — Зубы Славы не попадали друг на друга, и я скорее сообразил, чем расслышал, что он говорит. Но даже в такой ситуации его нога продолжала упрямо жать педаль газа до самого пола.
Машину постепенно сносило назад. Запахло горелым. Снег смело, и теперь колёса уже крутились по булыжнику. Наконец передние колёса оторвались от земли, машина встала на дыбы, как норовистый конь, и, ускоряясь, заскользила во тьму.
— Давай прощаться, Васильич. Ты был хороший мужик, — Слава обречённо отпустил педаль.
Будто в ответ на это ветер прекратился. С неба слетело тёмное покрывало, и оно замерцало предрассветной мглой. Машина рухнула на все колёса. Пока я приходил в себя, Слава опять вдавил педаль газа и понёсся прочь от дьявольского места. Дорога резко пошла в гору. Я оглянулся. Земля осела, но теперь до самого горизонта она была изрыта гигантскими воронками, провалами, рвами, целыми холмами вздыбленного чернозёма. Никакая бомбовая атака не смогла бы оставить подобных разрушений.
— Слава, слушай, по моим расчётам сейчас должна быть глубокая ночь. Неужели мы четыре часа буксовали?
Слава ответил не сразу. Бессознательно, как робот, он производил необходимые действия, но прийти в себя никак не мог.
— На четыре часа буксовки у меня бы не хватило бензина. Чёрт, что теперь я скажу завгару? Он за эти колёса с меня шкуру снимет.
За окном светало. Я посмотрел на часы. Так и есть, четыре ночи. Секундная стрелка, как и положено, кружила по циферблату.
— Слава, сколько на твоих?
— Четыре, без двух, — он всё ещё не понимал к чему я клоню. — Чёрт! За окном утро! Как это может быть? -
Угу, значит, очухался.
— Вот и я, Слава, о том же. Как это могло быть? А впрочем, чем дальше в лес, тем больше во мне зреет уверенность, что к матушке земле эта штука не имеет никакого отношения.
— Я-то вначале на наших вояк валил, думал, они новое оружие испытывают. А ФСБ там рядом трётся для прикрытия.
— А ты знаешь, Слава, боюсь, что нам придётся вернуться.
— Можешь это сделать прямо сейчас, но в одиночку. Я туда ни за какие пряники больше не сунусь.
— Сам не сунешься, так засунут. Ты думаешь, в воинской части хоть один солдат уцелел?
— А ты думаешь, что она часть пострадала?
— Даже не сомневайся. Все восемь дыр в блоке связаны между собой, входят в единый огромный организм. Нам повезло, что, когда началась катавасия, мы оказались почти за его пределами, но тем, которые были над ним, теперь уже никто, кроме нас, не поможет.
У Славы дрожали руки, губы шептали какие-то невообразимые проклятия, но он, не глядя на меня, развернул машину.
Назад ехали молча. Мы объехали казармы по параллельной дороге и подъехали к воротам с той же стороны, что и в начале.
Здесь последствия урагана сказались гораздо меньше. Хотя почти все времянки оказались разрушенными, а от ворот остались одни бетонные столбы, из людей никто всерьёз не пострадал. Большинство из них отделались мелкими ушибами и теперь, помогая друг другу, они шли к бетонированному зданию прятаться от ветра. В здании не осталось ни одного целого стекла, но стены были на месте, что уже было намного лучше открытого поля. Мы нацедили бензин и помогли разжечь несколько костров, используя доски от времянок вместо дров. Тем временем, руководитель исследовательской группы, расторопный и крепкий мужик моих лет, наконец восстановил связь с городом, и те пообещали срочно выслать военные вертолёты для эвакуации. Мы хотели задержаться до их прилёта, но он попросил:
— Замёрзнуть мы не замёрзнем. Спасательные вертолёты уже в пути. Вам огромное спасибо за помощь с кострами, а с остальными проблемами мы справимся сами. А если вы не откажитесь подбросить в военный госпиталь нашего единственного пострадавшего, я буду признателен по гроб. У товарища полковника совсем сдали нервы. Мне бы не хотелось, чтобы он в таком состоянии командовал людьми, — руководитель кивнул седыми вихрами в сторону худощавой фигуры, выплясывающей у костра танец австралийских аборигенов.
— Как же мы его повезём? — засомневался Слава, — в кузове холодно, а в кабину без смирительной рубашки я его не возьму — верная авария.
— А мы его запеленаем да затянем ремнями, чтоб не сильно резвился, — нашёлся один из офицеров. — До города недалеко, довезёте без проблем. Он подозвал двух крепких охранников и объяснил задачу. Те, как будто всю жизнь работали с буйными, в минуту запаковали беднягу в одеяло, оставив снаружи только голову, закрепили конструкцию брючными ремнями, и запихнули великовозрастного младенца в кабину.
Пока мы ехали, наш "младенец" что-то тихо напевал, сипя простуженными связками и кивая в такт головой, а потом вдруг повернулся ко мне:
— Ну что, Сашка, добрался ты, в конце концов, до осьминога?
Я не понял, какого осьминога он имеет в виду, но голос узнал сразу. Это был Завадский. Как же он изменился! Зарос щетиной, похудел, на голове — стариковский, чуть заметный пух, под глазами целые овраги морщин. И это всего за несколько месяцев. Неудивительно, что я его не узнал сразу.
— Не узнал? Да, вижу, не узнал, — он горько усмехнулся. — Это всё чёртовы демоны-осьминоги. Ведь сказано было:"И падёт на Землю горькая звезда полынь..." Ладно, развяжи меня. Ты же видишь, что я дурачился. Всё равно из кабины никуда не убегу.
Я, как загипнотизированный, принялся расстёгивать ремень, но в это время Завадский рванулся и попытался укусить Славу за ухо. Слава испуганно дёрнулся, машина вильнула в сторону кювета.
Ха-ха-ха, — дико закричал Завадский. Глаза его округлились и приготовились выскочить наружу. — Вторая рота, к бою. Огонь! — он забился, пытаясь освободиться. — Огонь, суки, я сказал! Иначе завтра эти падлы расползутся по всей Родине. Родина слышит, Родина знает... Огонь, сучьи дети! Огонь! Нет, нет. Отставить! Огня они не боятся.
Он вдруг затих. Даже не стало слышно дыхания.
— Сашка, — вдруг позвал он. — Пристрели меня. Всё равно, я — конченый человек.
— Не дури, Завадский, у тебя жена, семья. Выйдешь на пенсию по состоянию здоровья да будешь внуков растить.
— Была, Саша, семья. Помнишь Светку Доманькову, она на два года позже нас поступила? Мы с ней встречались две недели, потом расписались. Не знаю, чему учила её мать, но варить она не умела совсем. Вечно пересолит, переперчит. После её обедов только ходишь и пукаешь напалмом - личный состав пугаешь. Но это так, мелкие придирки. Во всех остальных местах она была неплохая девка. Надо было ей загукать под моего офицера! После пошло и пошло. В один прекрасный момент я пришёл в пустую квартиру. Сбежала она. А та, вторая, ну которую ты зовёшь женой — такая скука. Серая фригидная скука. Скука-сука. Отпусти меня, а?
Я промолчал. Проблемы со Светкой Доманьковой мне были известны. Как-то она вдупель пьяная приходила ко мне жаловаться на подлеца-жмота-садиста Завадского и рассказывала, как ему мстит. Да, Светка Доманькова. Классная девица. Всё моё естество плавило ширинку и жаждало воспользоваться ситуацией, но я отправил её домой. Зачем делать пакости одногруппнику, пусть даже бывшему.
— Приходил домой как, на кладбище - помолиться, выпить за упокой собственной души и лечь в холодный гроб. Единственное спасение — работа, — продолжил исповедь Завадский. — А тут ещё осьминоги объявились. Мы сразу засекли их корабль, только тссс, это — военная тайна. Здоровая дура, раза в три побольше Земли будет. А америкосы, я уверен, его проморгали. И китайцы тоже не вякают. Видно, осьминоги используют какое-то защитное поле. А мы засекли. Они как раз свои вспомогательные корабли на Землю спускали. Наши яйцеголовые глазам не поверили. Такая дура и невидимая. Только это тайна, — повторил он.
— А чего же вы другим странам не сообщили? Вместе легче отразить вторжение, — вмешался Слава.
— Что ты, дурачок, понимаешь? Кто же сам раскрывает секреты новой технологии? Если бы нам удалось добраться до кишок этих штук, то самые смелые земные открытия оказались бы в сравнении — тьфу, — он плюнул прямо себе на колени. Слюна повисла на его нижней губе. — Ты не представляешь, сколько врагов у нашей страны. Каждый хочет урвать кусок. А теперь, когда у нас появился шанс. Когда нас отделял всего один шаг. Всего один шаг... Мы бы сделали прорыв в этой гонке, вооружились на космическом уровне, и тогда бы вся планета запела под русскую гармошку. Президенты стран с их долбаным ООН назначались бы по нашей команде.
— А если не мы доберёмся до осьминогов, а они до нас? — перебил я его. — Думаешь случайно они сюда прилетели? И, кроме того, почему ты вдруг решил, что победа над осьминогами обеспечит победу на планете? Вы там начитались исторических глупостей и поверили, что технический прогресс определяет военную мощь государства. Историю пишут люди, они же её перевирают в зависимости от ситуации. Вон, у Геродота двухголовые племена по Африке бегали. У Страбона ещё смешнее. Историки не военачальники, им неведомы источники побед. Лидеры — вот кто сила государства. Цезарь, Македонский, Чингисхан, Наполеон, Иван Грозный — вот, кто вёл за собой народы и захватывал целые страны. Стоит исчезнуть Лидеру, и князьки мгновенно разорвут Золотую Орду, Халифат, Америку, Россию или любое другое государство на клочки, республики, волости. Только правильно ли, если одна страна превалирует над другими, побеждает других? Может быть, лучше победить сразу всем странам вместе? Когда два соседа мочатся друг другу на помидоры, они теряют оба.
От меня не ускользнул испуганный взгляд Славы. Я разошёлся и стал походить на своего безумного оппонента.
Когда мы подъехали к госпиталю, нас уже встречали заранее оповещённые врачи и несколько подчинённых Завадского. Они деликатно достали шефа из машины, церемонно отдали честь и сняли с него ремни. А зря. Недооценили подчинённые своего полковника. Они не успели и шелохнуться, как Завадский выхватил у ближайшего к нему офицера пистолет и повернулся ко мне:
— Сашка, это не корабль. Это страшнее. Боги нас предупреждали:"И падёт на землю горькая звезда полынь". Потом улыбнулся и выстрелил себе в висок. Никто ничего не успел ни сделать, ни понять.
Завадский упал лицом вниз, успев разбросать в стороны руки и обнять эту планету, как продажную девку. Растёгнутая манжета сползла, обнажив руку со множеством тёмных точек. Мне почему-то показалось, что это не точки, а отверстия. Как в доске после дрели.
О нас со Славой забыли. Когда вокруг такое творится, кому нужны два несчастных представителя района?
В деревню мы вернулись во второй половине дня. Славе очень не хотелось попадаться завгару на глаза, и он поставил машину возле моего дома. На всякий случай, мы с ним сочинили душещипательную историю о спасении пострадавших, что отчасти было правдой. Не станет же завгар после двух бутылок самогонки разбираться в деталях, где и кого мы там спасали. Правда, самогон я мог достать только утром, а пока Славе надо было спрятаться от глаз суровой администрации. Уже открывая калитку, я оглянулся на молоковоз. Между баком и площадкой застряло что-то белое. Это был корень из ямы. Наверное, он залетел туда во время взрыва и застрял. Рядом с ним в углублении лежал ещё один корешок, поменьше.
Хорошо, что мой приятель не успел отойти слишком далеко.
— Слава! — я показал ему пальцем на корешок. Трогать рукой корень мне на всякий случай не хотелось.
Глазастый Слава сразу понял, что это такое:
— Что ты предлагаешь?
— Завезти корешки в химлабораторию.
— Опять в город, — тяжело вздохнул он.
— А у нас есть выбор? Я почти уверен, что Завадский прав, никакие это не корабли. Подумай сам, сколько надо энергии и средств, чтоб перегнать в наш район корабль размером с планету? Ради чего? Чтобы сожрать твоего капитана? Тоже мне деликатес.
— Ты капитана не трогай. Он был угрюмый, но правильный мужик.
— Извини. Ты прав. Не будем трогать капитана. Но я о другом: нас всё время запугивают. Мы со страху уже стали маньяками. Ты иногда читаешь фантастику? Нет? Так вот, сюжет восьмидесяти процентов этой, так называемой литературы заключается в повторении идеи "Войны миров" Уэллса. Суппер-дупер цивилизация, вопреки элементарной логике, летит к нам в галактику, чтобы недоразвитых людей превратить в рабов. Как тебе нравится подобный идиотизм? А ведь подобная литература поощрется. Почему? Потому, что таким, как Завадский, очень выгодно, чтобы люди боялись. Если государство не опасается вторжения, оно меньше тратит на вооружение. Военных такая доктрина не устраивает.
— Знаешь, Васильич, ты какой-то утопист: то хочешь уравнять все страны, то распустить армию, — возмутился Слава, заводя машину.
— Я ничего не предлагаю. Я размышляю вслух. Китай может поставить под ружьё десятки миллионов людей, но он предпочитает торговать. Китайцы от этого пока только выигрывают. Распускать армию, конечно, нельзя. Государство — это и есть армия; одно без другого неспособно функционировать. Но сократить до разумных пределов можно.
С дороги я позвонил своему приятелю-химику и пообещал привезти прямо сейчас образцы покруче, чем пробы воздуха, разумеется, если он будет примерно себя вести. Приятель пообещал вести себя как отличница в институте благородных девиц и строем ходить в столовую.
Встречал он меня в сопровождении какого-то важного деда, скорее всего своего шефа, Павла Ивановича, с которым я уже имел честь общаться по телефону. Мне показалось, что их лаборатория собирается выполнить пятилетний план по диссертациям на моих образцах, но в данном случае их планы не противоречили моим.
С корешками лаборанты обращались осторожно, как с минами, пытаясь достать их специальными щипцами. Однако больший корень не вдохновило их интеллигентное обращение, его заклинило, и он никак не хотел покидать своё место на борту молоковоза. Кончилось это тем, что Слава, потеряв терпение, ухватил белесое тело упрямца рукой, выдернул и бросил в контейнер. И тут же принялся трясти кистью и дуть на ладонь. Она покраснела, будто её полили кислотой.
— Сучий корень, жжётся хуже, чем крапива! — пожаловался он.
Павел Иванович непонимающе посмотрел на Славу:
— Зачем материться? Наука требует жертв от всех, кто к ней имеет отношение, а кто не имеет — вдвойне.
Всё внимание химиков было сфокусировано на корешках. Слава их волновал только как средство доставки образцов. Если б сейчас на нём загорелись волосы, они бы и ухом не повели.
— На сей раз мы лучше приготовились к сюрпризам, которыми изобилуют ваши образцы, — Павел Иванович щипцами запихивал корешки в герметические упаковки, одновременно отдавая распоряжения высыпавшим на улицу лаборантам и делая пояснения для нас. — По результатам исследований с вашим газом мы подготовили более двадцати статей. — Профессор с опозданием сообразил, что фраза "с вашим газом" звучит несколько двусмысленно и поправился: — С доставленным вами газом. Надеемся, новые образцы нас также не разочаруют.
— Не разочаруют, не сомневайтесь. Когда мне позвонить, ознакомиться с результатами?
— Мы займемся образцами прямо сейчас, так что первичный анализ будет готов завтра к обеду, — Павел Иванович посмотрел на небо, наверное, чтобы посоветоваться. — В час дня вас устроит?
Час дня нас бы устроил, однако не успели мы добраться домой, как мой мобильный завибрировал. Говорил приятель-химик.
— Саша, это сенсация. Учёный мир ахнет. Моего босса не оттащишь от компьютера даже бесплатным обедом.
— Благодаря вам я сегодня голодный тоже, — проворчал я в ответ "слова благодарности".
— Саш, где ты достал эти образцы?
— Ты там не возьмёшь. Лучше скажи, что вы в них отковыряли.
— Ничего. В смысле, абсолютно ничего. Даже классифицировать как-то не можем. Вплоть до того, что не ясно — это животное или растение или ещё что-нибудь. Там нет ни клеток, ни кристаллических решёток, я не уверен, есть ли там есть атомы, в том понимании, к которому мы привыкли. Совершенно невообразимое сочетание органики с неорганикой. Молекулы калия и фтора плавают рядом. Босс, как увидел результаты анализа, чуть сознание не потерял.
— Это ящик Пандоры. Забейте на него с гвоздями и спрячьте, — я поощрял его желание высказаться.
— Да ты что! На изучение этих образцов не жалко жизнь потратить. Короче, Павел Иванович уже успел доложить кое-какие результаты в Академию наук. Ему тут же под это дело выделили кучу денег и даже вертолёт. Он умоляет вас вернуться и лететь на место прямо сейчас.
— Сейчас уже темно, да и опасно. Эта штука бывает агрессивной, — я вспомнил двухсотметровый гребень поднятой земли. — Полетим завтра. И пусть твой шеф прихватит лошадиную дозу успокоительного — ему очень пригодится.

8.

Я проснулся от того, что какой-то идиот отчаянно сигналил под окном.
"Неужели Слава? — я глянул на часы. Восемь утра. После вчерашних приключений хотелось проспать сутки. Если это он — убью гадёныша!" — Однако, отодвинув занавеску, я увидел, что ошибся: перед домом стояла чёрная волга, её водитель, дохлый вертлявый щегол, нагло смотрел в моё окно и давил на свою тупую бибикалку.
Я вышел на крыльцо.
— Неужели мне надо запустить в лобовое стекло кирпич, чтоб ты успокоился?
— Поехали быстрей, нас уже вертолётчики ждут, — это был посыльной от одуревших от счастья химиков.
— Мы со Славой передумали. Пока, — я вернулся в дом.
Через минуту он появился на пороге, даже не постучав для приличия:
— Ну ты, мужик...
Я запустил в него табуреткой с расчётом, чтоб он успел выскочить. Выскочить посыльной не успел, и табуретка въехала ему по ногам. Удар был слабый, на излёте, но идею парень понял — у нас презервативы используют по прямому назначению, а не в качестве посыльных. В окно я видел, как он вскочил в машину, на ходу доставая мобильный — жаловаться своему начальству. Через минуту мне уже звонил Павел Иванович:
— Александр Вадимович, — бодренько начал он.
— Слушаю вас, Елисей Матвеевич, — я не люблю, когда перевирают моё ФИО, поэтому и его я назвал первым, что пришло в голову. Он на лету догадался, что я имел в виду.
— Прошу прощения, Александр Васильевич. Мы вчера с вами договаривались совершить прогулку на вертолёте. Что же вы нас подводите?
— А зачем вы присылаете идиотов, которые ни свет, ни заря поднимают на ноги всю деревню? А, кроме того, я сам дорогу не помню. Надо бы Вячеслава Серова, того самого, с которым мы вчера привозили образцы, пригласить лететь с нами. И ещё договориться с нашим завгаром, чтоб сегодня Славу кто-нибудь подменил.
Через пять минут профессор перезвонил опять. Видно, завгар к профессорским званиям относился с большим уважением, чем я, и договориться с ним не составило большого труда. А ещё через два часа мы со Славой, профессор и некий Петр Анатольевич, судя по фигуре, бывший борец, заросший до бровей салом и похожий на пана Спортсмена из древнего телешоу, тряслись в вертолёте над заснеженными полями. Слава определённо грипповал. Его лицо осунулось. Он жаловался на боли в животе и температуру. Наверное, не надо было брать его с нами. Однако мой опыт борьбы с простудами подсказывал, что грипп лучше переносить "на ногах", активность больного способствует более интенсивному восстановлению иммунитета.
Вертолётчик неплохо знал местность и мог вполне обойтись без нашей помощи. Через пятнадцать минут лёта он повернулся к нам и спросил:
— Тут?
Я не был уверен. От воинской части и городка остались одни развалины. А кроме того, за это время их присыпало снегом, так что с высоты птичьего полёта, узнать местность было невозможно.
— Ага. Тут! — подтвердил Слава. — Вон в том здании тогда прятались люди, — он указал на дом без крыши. Видимо, её снесло позже. Давай, опускайся. Только не в самый центр. Чёрт его знает, как эта штука может прореагировать.
— Какая штука? Какая штука? — заволновался профессор.
— А спросите, Павел Иванович, у него, — я кивнул на Петра Анатольевича. Наш пан Спортсмен продолжал молча смотреть в иллюминатор, будто говорилось не о нём, подтверждая мою догадку, что его прислали вместо Завадского.
Вертолёт начал приземляться почти в то же место, где наш грузовик героически сражался с ветром.
— Стой! — захрипел Слава. — Назад!
Я глянул вниз и понял, почему он так занервничал. Всё поле внизу было усеяно дырами. Они были значительно меньше той, куда Слава метал гранаты, но количество их устрашало.
Тон Славы дошёл до лётчика значительно быстрее, чем слова: вертолёт взмыл вверх и приземлился через полкилометра. Там, где дыр не было.
Похоже, профессор уже раскаивался в собственной смелости. Собственно, он и не предполагал, что наша экспедиция может быть связана с каким-либо риском. Во всяком случае, выходить из вертолёта он не спешил. Зато пан Спортсмен с равнодушным видом спрыгнул на снег и стал возиться каким-то механизмом, прикреплённым к днищу вертолёта. Механизм однозначно напоминал видеокамеру, лишний раз доказывая верность моего предположение в отношении профессии нашего спутника. В конце концов все, кроме лётчика, покинули вертолёт и, подгоняемые холодным ветром, гуськом потащились к дырам. Впереди с беззаботным видом вышагивал пан Спортсмен, замыкал шествие Слава. Он понуро плёлся за нами, всё-таки грипп давал о себе знать, и скоро Слава отстал от группы метров на тридцать.
Вероятно, сработало несколько дыр одновременно, потому что я не успел почувствовать никаких изменений, а пан Спортсмен уже катился к колодцу, тщетно царапая смёрзшую землю. Профессор бросился к нему на помощь.
— Куда! — заорал я, но было поздно — словно на коньках, Павел Иванович заскользил вслед за Спортсменом.
Мимо меня пролетел Слава и мёртвой хваткой вцепился в профессора. Как он успел по снегу за секунду пробежать эти тридцать метров, было неясно, но стоило ему попасть в зону действия ветра, как тот мгновенно стих, словно Слава обладал некой таинственной силой. Мы почти на руках оттащили профессора на безопасное расстояние. Пан Спортсмен, умудрившийся лечь поперёк дыры, что вероятно его и спасло, теперь ползком перебирался к нам. Несомненно ползание по снегу является главным врагом невозмутимости: даже добравшись до нас, пан Спортсмен боялся подняться во весь рост. Он сорвал ногти, губы растрескались. Кусок проволоки, пробив штанину, застрял в икре. За несколько минут его голова совершенно поседела.
Домой возвращались молча. Только уже на подлёте к аэродрому профессор попросил нас переночевать в гостинице, недалеко от лаборатории, чтоб поделиться утром некоторыми соображениями, которые он собирался проверить прямо сейчас. Оплату гостиницы лаборатория брала на себя.
До утра профессор не дотерпел. Тот же бесцеремонный посыльной среди ночи постучал в мою дверь. Увидев, что я выхожу с табуреткой в руке, он отскочил в конец коридора и прокричал:
— Павел Иванович просил всех собраться. Вы идите в конференц-зал, а я побегу приглашу вашего друга Серова..
Я матюгнулся про себя и посочувствовал подчинённым Петра Ивановича.
— Друзья мои, — начал профессор, когда в конференц-зале, кроме меня и Славы, собрались пан Спортсмен и человек тридцать подчинённых профессора. У всех у нас глаза были открыты, но мозги спали. — Друзья мои. Вы присутствуете сегодня при удивительном открытии, значение которого невозможно переоценить. Вы должны быть горды тем, что первыми прикоснулись к этому эпохальному явлению.
От плотного набора штампованных фраз мои глаза отяжелели. Проснулся я через мгновение, услышав собственное имя.
— ...бескорыстному и самоотверженному труду Александра Васильевича, — он зааплодировал сам себе. Сонные лаборанты поддержали его двумя вялыми хлопками. Возможно, один из хлопков представлял собой падение лаборанта сонной головой на собственные руки. — С чем же мы имеем дело? Во-первых, очевидна неземная сущность явления. Мы запросили обсерватории и выяснили: действительно некоторое время назад на небольшом удалении от Земли пролетело небесное тело. Причём, если его геометрические размеры превышали диаметр Земли, то масса была немногим выше нуля. Астрономы решили, что имеют дело с очередной аберрацией и проигнорировали явление. А зря. Указанное небесное тело теоретически может знаменовать собой конец света. Мы считаем, что это тело — искусственного происхождения, это гигантский материнский корабль, — лаборанты проснулись и зашептались. — От него отделилось и десантировалось на Землю шесть транспортных кораблей, - продолжил свой доклад Павел Иванович.
— Уже гораздо больше, чем шесть, — заметил я.
— Погодите, я сейчас объясню. Оружие, которым они располагают, не поддаётся никакому анализу. Мы только знаем, что это оружие способно саморазмножаться и постепенно оккупировать всю планету. Мы имеем дело с бедствием всепланетного масштаба.
— Не совсем так, - перебил профессора чей-то хриплый голос.
Профессор замер.
— Не совсем так, Павел Иванович, — к трибуне вышел Слава. Он был совсем плох. Как будто за ночь постарел на сто лет. Кожа на его лице посерела, растянулась длинными полосками вдоль щёк, веки опухли и почти закрыли глаза. Говорил он медленно и старательно, как иностранец. Странно, что я не обратил внимание на его состояние раньше, наверное, со сна. — Павел Иванович, это не корабль. И это не интервенция, во всяком случае в человеческом понимании. Что это? Сложно объяснить. Скажем это больше животное, чем растение. Причём, с повадками, — он на секунду замялся, — обычной лесной кукушки. Это гигантское тело, подобно кукушке, оставило на земле детёнышей, точнее, детёныша. Как известно, кукушка не растит своих птенцов, а подбрасывает яйца в гнёзда менее сообразительных соседок. Кукушонок вырастает и наводит в гнезде порядок, а именно, выбрасывает оттуда остальных птенцов. В данном случае мы имеем дело с шестью яйцами кукушки размерами три на два километра каждое, которые разрастаются и в конце концов соединятся в одного большого кукушонка.
— Позвольте, Слава, откуда вам сие известно? — опешил профессор.
— Кто лучше больного знает, что у него болит? Вы помните, я помогал вам выгружать корень из молоковоза. Эти корни являются спорами нашего космического пришельца, они способны проникать в любое недостаточно плотное вещество — землю, дерево, животное, растение и развиваться там, — Слава поднял руку. Его рука опухла, покрылась лиловыми шишками. Посреди ладони, теперь больше похожей на подушку, светился овал и восемь маленьких дырочек.
Пан Спортсмен, сидевший на стуле впереди всех, вскочил и вжался в стену.
— Слава посмотрел на него и усмехнулся. Иногда я получаю информацию как бы органами, назовём их "кукушек", но пропущенных через моё сознание. Все "кукушки" информационно связаны между собой. Они знают, что происходит друг с другом. Так вот, мамаша-кукушка гораздо больше, чем вы думаете. Внутри неё собственные пространство и время. В это пространство она может свернуться и передвигаться во времени, определяемом ей самой. Простите, я отвлёкся. Итак, какая задача у кукушонка? Всё еду в гнезде получить самому. Наши гигантские "кукушата" стремятся к тому же. Только еда у них другая. Какая же?
— Люди, — прошептал из угла пан Спортсмен.
Лаборанты нервно засмеялись.
Павел Иванович осторожно вставил:
— Мне кажется, я нашёл ответ на этот вопрос.
Он сдёрнул ткань с двух небольших аквариумов с крышками. В обоих из них лежали небольшие куски корешков, но уже изменившие форму: из каждого корешка торчало по восемь тонких трубок. Профессор продолжал:
— Давайте, последуем предложению Вячеслава и будем звать их "кукушками". Так вот, наши "кукушки" могут размножаться вегетативно. Я предполагаю, что каким-то образом одна из ротовых полостей "кукушонка", расположенная на полигоне, засосала не взорвавшуюся мину, о чём тут же пожалела. Зато её куски дали жизнь целой колонии новых "кукушат". Какую же еду они ищут?
Длинными щипцами через маленькое отверстие он клал в аквариум куски дерева, металла, пластмассы. "Кукушата" вяло прилипали телами к образцам и застывали опять. Наконец, профессор, снял с аквариумов крышки, достал из холодильника кусок свинного сала и начал резать. В комнате поднялся ветер. Трубки "кукушат" как стрелки компасов нацелились на сало, на профессора, на пана Спортсмена, хотя тот сидел поодаль. Профессор бросил в аквариумы по маленькому кусочку жира, и трубки организмов принялись буквально отнимать его друг у друга.
— Теперь, Александр Васильевич, вы понимаете, почему "кукушата" давеча атаковали меня и нашего уважаемого, — он сделал паузу, посмотрев на пана Спортсмена. Тот не прореагировал. — И нашего уважаемого Петра Анатольевича.
— Так сало есть у любого человека, почему же атаковали именно вас? — засомневался я.
— Потому, — ответил за профессора Слава, — что "кукушка" ищет особое сало, самое жирное, содержащее в себе неизвестный земной науке фермент без которого "кукушата" не могут расти. Однако, спровоцировать "кукушонка" на агрессию можно не только салом. Например, наш капитан был совсем не жирный. Почему же эта штука сожрала его? Радиация, тепло, свет или появление в опасной зоне перекормленного животного достаточны, чтобы у "кукушонка" началось, так сказать, слюновыделение. Наш капитан выстрелил сигнальной ракетой, и это привело "кукушонка" в действие.
— Слава, — вмешался я. — Разве возможно такое, чтобы из-за какого-то ничтожно-мизерного объёма фермента гигантский инопланетный монстр пожаловал к Земле, чёрт его знает откуда?
— Васильевич, ты на размеры не смотри. И вообще, я готов изложить моё видение процесса, но при этом все вы должны учитывать, что мой взгляд — лишь отражение не самыми образованными мозгами совершенно нечеловеческих явлений.
Я про себя отметил, что у Славы речь стала совершенно профессорская.
— Давай, Слава, валяй — перебил я его.
— Итак, при определённой концентрации жира у земных организмов вырабатывается фермент, необходимый для роста юных, как мы их назвали, "кукушат". Мама-Кукушка распространяет газ-анализатор, который приносит ей информацию о наличии фермента в ближайших галактиках. Кстати, газ-анализатор — это не просто однозначный набор молекул; "кукушки" обладают определённой мимикрией. Выделяемый ими газ приобретает состав, близкий к составу атмосферы, если таковая на планете есть.
— И всё-таки, Слава, — я продолжал упрямиться. — Как ты объяснишь, что ради нескольких молекул какого-то фермента "кукушка" идёт на подобные энергозатраты? Неужели их нет ближе?
— Действительно. А кроме того, как газ проходит такие гигантские расстояния, не распыляясь? Это же миллиарды световых лет, — посыпались вопросы присутствующих. Они, наконец, проснулись и внимали дискуссии с неподдельным интересом.
Павел Иванович покровительственно усмехнулся.
— Когда-то люди рисковали жизнью и воевали с мамонтами только ради питания, а теперь перерабатывают невероятное количество руды во имя нескольких граммов радия. По опасности и энергозатратам, я думаю, все эти явления где-то соразмерны.
— Газ, да и сами Мамы-Кукушки, летают по неизвестным на Земле законам, — продолжил Слава. — После того, как мы побывали в зоне действия "кукушонка", мои часы стали отставать как минимум на пол часа.
Я опять добавил порцию скепсиса:
— Слава, твои идеи и ваши, Павел Иванович, исследования, проведенные менее, чем за ночь, просто поражают. Вы тянете на Нобелевскую премию. Оба. Вот только, боюсь, получать её будет некому. "Кукушки" выживут нас с этой планеты раньше.
— Вы правы, — согласился профессор. — Позвольте мне, друзья мои, продемонстрировать вам доказательство сего мрачного прогноза.
Он взял щипцами одного из "кукушат" и бросил в другой аквариум. Оба тела переплелись на несколько секунд в один комок и вдруг застыли одной большой массой с всё теми же восемью трубками.
— Если на Земле, — прокомментировал профессор, — мы, сами не замечая того, живем стаями, лесами, стадами, городами и в виде других социальных форм, то "кукушки" на порядок социальнее нас. Как уже говорил до этого наш коллега, — он махнул головой в сторону Славы, — Мама-Кукушка — это огромное количество "кукушат", соединённых необратимо воедино.
— Прогноз, действительно, удручающий, — вставил я свои пять копеек, — новая "кукушка" вырастет размером с Землю, а мы куда денемся? Короче, можно смело объявлять конец света. В отличие от всемирного потопа, на Земле не останется ни-че-го.
— Тут вы совершенно правы, коллега, — теперь профессор назвал коллегой меня. Подозреваю, что он имел в виду меня как коллегу по будущему Апокалипсису. — Но сдаваться пока еще рано. У Земли есть ресурсы. Собственно, я и позвал вас, чтоб вместе обдумать, что тут можно сделать.
Разумеется, никто ничего дельного предложить не мог. Ночное совещание, начавшееся так восторженно, закончилось вяло. Никак не верилось, что это конец. И из-за этого нас подняли посредине ночи? С подобной замечательной вестью можно было не спешить.
Пан Спортсмен предупредил сотрудников не сеять панику среди населения и помалкивать в тряпочку. Когда все уже расходились, профессор попросил меня и Славу на минуту задержаться.
— Александр Васильевич, — начал он, — я сам думал о наших сомнительных перспективах, но не хотел пока пугать людей их безнадёжностью. Я пытался найти оптимистичный ответ. Я подогревал образцы до четырёхсот градусов, ставил их в контейнер с жёстким излучением, поливал различными кислотами, тыкал стамеской — всё напрасно, Кукушка непобедима. Кроме того, у меня есть практическое подтверждение сообщения Вячеслава: "кукушки" способны развиваться в очень многих средах, жидких, твёрдых, в земле, воде.
— Что вы хотите этим сказать? — не понял я.
— То, что "кукушка" способна прорасти планету насквозь, ни океаны, ни горячее земное ядро ей не помеха.
— Этот вывод я сделал ещё после выступления Славы. А что-нибудь пооптимистичнее у вас в меню есть? Какая, к чёрту разница, прорастёт "кукушка" сквозь землю или не прорастёт. Всё равно сроки наши ограничены, — моё высказывание прозвучало зло и цинично.
— А если настроить космических кораблей и срочно перебросить лучших людей на ближайшие планеты?
— Слава, ты рассуждаешь как школьник, — я, как всегда, был бестактен, — не сомневайся, что лучшими людьми окажутся власть и деньги имущие. Собственно, до отбора дело не дойдёт. Ты сам говорил, что у "кукушки" своё понятие о времени. Она может расти в течение столетий, а может за месяц.
— Васильич, мы же люди. Когда нас припрёт, мы всегда находим какие-то решения. Человечество не так просто истребить.
Слава был прав. В знак согласия я протянул руку. Слава руку не подал.
— Васильич, не забывай — заразный я теперь. Мне почему-то не хочется ложиться сегодня вечером в гробик, зная, что ты лежишь в соседнем. Потерпи ещё чуток.
— Слава, а как получилось, что ты тогда возле дыры ухватил далеко не худенького Павла Ивановича и не заразил его?
— Не знаю. Может быть, через одежду эта зараза не проникает.
Мы собрались уходить, но профессор опять попросил нас не спешить. Он задумался на минуту, потом подошёл к Славе:
— Вы не против, если я сделаю вам несколько больно?
— Если для дела, то можно сколько угодно.
Профессор завёл нас в какое-то помещение и прикатил туда аквариум с "кукушкой". Она тут же начала реагировать, причём на Славу. Все трубки встали дыбом и в комнате запахло, словно мы стояли возле дыры. Павел Иванович взял пинцет, сунул Славе прямо в дыру на ладони и рванул.
Слава поморщился. На ранке выступила кровь.
Профессор, рискуя дотронуться до "кукушки", положил кусочек ткани со Славиной ладони на её поверхность. Нервничала "кукушка" не зря: после контакта её тело покрылось синими пятнами, и она застыла странным кристаллом. Запах исчез. Профессор ухватил щипцами одну из трубок, но та с тихим треском рассыпалась на мелкие кусочки.
— Кажется, сработало, — пробормотал он. Александр Васильевич, вы — гений. Ваш вопрос о том, как Вячеслав спас меня, восстановил в моей памяти всю картину. Я понял, что ваша заражённая кожа, Вячеслав, для "кукушки" смертельна. Поэтому, когда вы ухватили меня руками, дыра, испугавшись контакта с вами, тут же перестала нас тянуть. Аналогично "кукушка" на вашей руке затихла и не проявляла большой радости по поводу возможного контакта с родственницей, она тоже боялась. Очевидно, что не только вы, Вячеслав, заразились от "кукушки", но и сами наградили её чем-то таким, после чего она стала для сородичей чумой мгновенного действия. Вы теперь для "кукушек" страшнее атомной войны. Дайте мне сутки на дополнительные испытания, и возможно я найду путь к спасению.
— А чего там думать? Заразить Славиной "кукушкой" стадо свиней и выпустить их поближе к полю, где остальные "кукушки" гнездятся. Для них свиньи за деликатес пойдут, даже сырые, — загорячился я.
— Не уверен, что кукушка, попав в свинью, не поменяет свои свойства на какие-нибудь другие, — засомневался профессор, но для начала дайте мне ещё день. Мы даже не знаем, разрушает ли инфицированная "кукушка" свою родственницу до конца или мы имеем дело с очередной модификацией. Насколько всё это опасно для человечества. Миллион вопросов. А кроме того, не забывайте, что кукушонок уже сейчас гигантского размера, а у нас только несколько квадратных сантиметров кожи. Хватит ли их? А может, надо искать доноров-смертников?
— Зачем доноров? Да ради спасения миллионов заразить с десяток приговоренных к вышке маньяков и сбросить их с вертолёта прямо в дыру. Нам вся планета аплодировать будет.
— Александр Васильевич, — профессор покачал головой, — подумайте, что вы говорите? Вы же журналист. Те, кто сегодня нам аплодируют, завтра потребуют судить.
— Убедили. Ладно, профессор, ещё день. Но учтите, что у нас выбора всё равно нет. И времени тоже.

9.

Утро было солнечным, морозным и почти парадным. Совсем, как на картине Грабаря. Кажется, она называлась "Февральская лазурь". Хотелось до бесконечности дышать небом, лесом, снегом, порыжевшим от солнечных лучей, восхищаться танцем женоподобных берёз.
— Не раскатывай губу, Александр Васильевич. Облом тебе, старый козлище, — твердит мой внутренний голос.
Берёзы за окном понимающе потемнели, снег из огненного стал грязно рыжим, небо разлетелось на осколки, и даже яичница на столе остыла, высохла, потянулась восемью конечностями вверх, напоминая, что дышать осталось совсем недолго. Совсем недолго.
Под окном проковыляла толстая бабка с сумкой. С сумки модная певичка сексуально щурилась прямо мне в лицо. "А пошла ты", — ничего более светлого в голову не шло.
Наверное, я поднял телефон раньше, чем он зазвонил, или, по крайней мере, одновременно.
— Да-да, любезный Александр Васильевич вас слушает.
— Любезный? Хм, — трубка ухмыльнулась. — Моя фамилия Копачель. Иван Копачель. Я редактор республиканской...
— Да, я знаю вашу газету, и имя ваше мне знакомо тоже, — я облегчил ему вступительную часть.
— Это упрощает ситуацию. Мне рекомендовали вас как принципиального и яркого журналиста, и мы бы хотели предложить вам сотрудничество, для начала временное. Гонорар у нас...
— А вы уверены, что успеете мне его выплатить? Вы так говорите, как будто не понимаете серьёзности ситуации.
— Понял. Я предлагаю вам позицию нашего собкора, постоянную колонку и горячие материалы на первую полосу.
— Хорошо, я подумаю. Обещаю дать ответ до конца света.
Трубка затихла, а потом прошептала нечто неприличное.
— Александр Васильевич, скажите правду, вам Диковицкий предложил больше?
Я знал, какой Диковицкий имелся в виду — редактор другой центральной газеты.
— Нет, Иван Ефремович, Диковицкий со своими предложениями позвонит позже. Он хитрый и не станет меня будить.
— Александр Васильевич, я не знаю, чего вы добиваетесь. Честно говоря, я не привык, чтоб со мной так разговаривали. Вы пользуетесь ситуацией.
— Я ничем не пользуюсь. Просто неизвестно, доживём ли мы до вечера.
— А если доживём? А если агония продлится годы? Что человечней, поддерживать людей или бегать грабить и стрелять друг в друга?
Он был прав. А кроме того, уж очень мне хотелось послать своего родного редактора дальше, чем в Сибирь.
— Вы правы, Иван Ефремович. Какой там гонорар у временных?
— Я возьму вас в штат. Принципиальные и смелые люди — это главный дефицит в нашей редакции.
Я не угадал. Заместитель Диковицкого позвонил сразу после того, как я положил трубку.
— Вы что там с утра с девицами общаетесь! Я уже час до вас дозвониться не могу. Это зам редактора "Юность республики".
Мне стало смешно от моей собственной прозорливости.
— А что же главный не позвонил? Не уважает журналистов с периферии?
Я не стал слушать его ответ и положил трубку. Яичница стыла, и я, по совету Копачеля, решил наслаждаться жизнью, пока ещё была такая возможность.
Возможности не было: позвонила, срочно принятая на работу секретарша профессора, объявляя общий сбор.
Пока я собирался на выход, телефон затрещал опять. На сей раз звонил сам Диковицкий. Голос у него был неприятный и слащавый, и уговаривал он меня, как девку на панели. Мне пришлось извиниться:
— Я бы обязательно принял ваше приглашение, но вы опоздали ровно на одну минуту — я уже дал согласие Копачелю.
Надо отдать должное уму Диковицкого: он по тону понял, что торговаться бесполезно.

Хотя мы дали профессору отсрочку на один день, он потратил неделю прежде, чем окончательно убедился в том, что зараза, находящаяся в Славе, действительно смертельна для нашего противника. В то же время, заражённые от Славы кролики, собаки, куры почему-то опять трансформировали находящихся в них "кукушек" в безопасные для других "кукушек" формы, и подопытных животных приходилось уничтожать очередной порцией кожи со Славиной ладони. Слава терпел, хотя от ладони осталось одно кровавое месиво, а дырки на ней, увеличиваясь в размерах, сместились вверх по руке. В конце концов, выяснилось, что заражённые крысы не модифицируют "микрокукушек" в первоначальное состояние и могут быть использованы в боевых условиях.
К нашему приходу рабочие и лаборанты под непосредственным контролем неутомимого Петра Ивановича умертвили несколько десятков заражённых крыс, чтоб они не сбежали во время нашей атаки, закрепили их на спинах особо откормленных хрюшек, а самих хрюшек загрузили в грузовик.
Пока мы ехали на поле, профессор рассказал, что нашу "военную" операцию взяло под контроль государство — во всём районе объявлен карантин — никого не впускают и не выпускают. Дороги блокированы военными и уже информирована ООН. Один из представителей ООН тут же предложил организовать всемирное похудение и этим лишить врага активности, но потом оказалось, что этот же представитель одновременно является хозяином фармацевтической компании, выпускающей средства для снижения веса. Люди не понимали серьёзность ситуации и даже в такое время пытались нагреть руки.
Однако, в целом государственные мужи оценили, чем грозит их странам развитие "кукушки" и издали соответствующие указы. Теперь над полем летало с десяток вертолётов, а сама зона была окружена забором с колючей проволокой. Вдоль границ прогуливались вооружённые солдаты с собаками. У КПП, контролирующего вход на опасную территорию, два охранника держали взлохмаченного интеллигента.
— Да как вы смеете? Я представитель центральной прессы. Я собственный корреспондент "Юности Республики". Мне надо проинформировать народ, чем космические пришельцы угрожают миру. Вы не смеете меня задерживать, у нас в республике демократия, а не военный произвол.
Увидев меня он вырвался и бросился к машине:
— Александр Васильевич, скажите им, что я в вашей группе! — Во взлохмаченном дядьке я узнал своего главного редактора.
"Ну, Диковицкий и шустрый мужик, — оценил я ход главного редактора "Юности Республики". — Не получилось со мной, так он моё начальство завербовал."
— Ни в коем случае его не пропускайте! — скомандовал я офицеру КПП. — Он — Израильский шпион. Лучше обыщите его. У него при себе могут быть гранаты.
Я догадывался, что солдаты мою шутку не поймут, но когда увидел, как грамотно они скрутили моего недавнего начальника, то даже посочувствовал.
— Ей, ребята, пошутил я. Не шпион он. Не шпи-он!
Солдаты расступились, и мой экс-шеф, сутулясь, двинулся к своему "опелю". Пальто с оборванными пуговицами распахнулось, обнажая ярко-красный шарф, которым он то и дело вытирал лицо. Мне стало его жаль. Он даже не понял, за что я его наказал. Вот так, ничего не понимая, живет человек целую жизнь дурачком, за спиной у большого дяди, беззастенчиво толкаясь локтями, и обижается, когда не он толкает, а его.
Наша колонна въехала в зону. Шлагбаум за нами немедленно опустили. Больше сюда не войдет никто. В нашей дуэли с "кукушкой" секунданты не запланированы. Сразу за КПП большой плакат "Миссия — спасать человечество". Художники постарались. Красиво звучит. Но звук есть звук. А в реальной жизни для начала надо разгрузить свиней.
С разгрузкой проблем не было, а вот загнать животных на поле оказалось делом весьма проблематичным. Вертолётчики сообщили, что многочисленные дыры исчезли, а те восемь, что остались, наверное, метров по двадцать в диаметре. Это означало, что "кукушка" выросла и начала сливаться. Меня вообще смущала мысль, как маленькая анти-кукушка в маленькой мышке сумеет победить такого гиганта? А если у больших "кукушек" выработался иммунитет? Нет, лучше о таком не думать.
Мы подогнали стадо к линии, дальше которой, по нашим расчётам, лучше было не идти и толкнули свиней вперёд. Но они оказались значительно умней людей и маршировать в опасную зону никак не хотели, а мы, наученные горьким опытом, тоже не спешили сопровождать свиней в последний путь. Мы кричали, бросали в них мёрзлой землёй и, наконец, попросили солдата пострелять вверх — всё было без толку. Наконец Слава — действительно геройский парень — несмотря на то, что двигаться ему было очень тяжело, взял несколько кусков хлеба, подошёл к самой большой свинье и положил у неё перед носом. Хрюшка набросилась на хлеб, и если бы знала как, попросила бы ещё. Следующий кусок Слава забросил перед свиньёй метров на пять, а ещё один метров на десять. Свинья подумала своими свинскими мозгами и двинулась к центру, уводя стадо за собой.
Слава отбежал назад, и все мы, на всякий случай, отошли к шлагбауму, будто реальную границу действия Кукушки можно было предвидеть. Подул ветер. Он был несильный и дул в нашу сторону. Мы даже вначале не поняли, что это, но специфический запах дал понять, что наша атака провалилась. Павел Иванович разочарованно констатировал:
— Кукушка почувствовала крыс и пытается отогнать свиней прочь.
Тем временем ветер усилился и в свиней полетели мелкие камешки. Животные остановились: они слушали "кукушку" гораздо лучше, чем нас, и после того, как зашевелилась земля, всё стадо ринулось в нашу сторону.
— Павел Иванович, я уже согласен, что уголовников нельзя сбрасывать в дыры, но свиней-то можно, — обратился я к профессору. Вы же видите, выдувать воздух с той силой, как всасывать, "кукушки" не могут, значит, свинья влетит внутрь, словно бомба.
Профессор глянул на меня и улыбнулся:
— Гений. Нам надо было это сделать с самого начала.
Вызвали вертолёты, загрузили в них несколько лаборантов со свиньями. Профессор проинструктировал лётчиков:
— Опускаться на землю нельзя ни в коем случае. Кукушка чувствует крыс на большом расстоянии. Но опуститься нужно, как можно ниже, чтоб свинья попала точно в дыру.
— Да не бойтесь, Павел Иванович, промазать свиньёй в дыру такого размера можно только очень пьяному.
Наверное, лаборант был пьяным, потому что первая из брошенных свиней попала за два метра от края дыры, переломав задние ноги. Она тут же принялась отползать от опасной ямы, упираясь передними ногами и вереща на всю округу.
Больше ни одной свиньи сбросить не удалось. Задрожала земля. Огромная многокилометровая поверхность заходила под ногами ходуном, постепенно ускоряя движение. Мы попадали на землю и покатились в разные стороны. Ужасная головная боль буквально парализовала людей. Один из лаборантов, видимо тронувшись, ухватился за столб, поднялся и стал биться головой о дерево до тех пор, пока не треснул череп. Лётчики передали, что у них вырубились все приборы, и они аварийно приземляются. Но из четырёх вертолётов приземлился только один, остальные унесло за КПП, и они развалились прямо в воздухе. Снег закипел. Земля пошла трещинами, и оттуда вырвался дым, заволакивая зону вонючим удушающим облаком. Люди и свиньи бросились прочь с поля. Один из лаборантов упал. Прямо под ним раскололась земля, отрывая ноги и выворачивая кишки наружу. Бедняга продолжал кричать даже после того, как его накрыло дымом.
— А где Слава? — я вдруг заметил, что его рядом нет.
— Смотри! — профессор махнул рукой в сторону дыры. Там, в просвете между чёрными клубами, ковыляла маленькая человеческая фигурка.
— Слава, стой! — я сразу понял, что он задумал.
Земля продолжала колебаться, из ушей текла кровь, но я бросился за ним. То и дело спотыкаясь и падая на скользком снегу и вновь поднимаясь, я бежал к нему с одной мыслью:"Только б успеть!" Стало совсем темно. В лицо подул ветер, и я знал, что это такое. В голове нарастал гул. От вибрации затряслись пальцы. Потом руки. Мышцы скрутила невероятная боль.
Наконец я увидел его. Слава стоял на краю дыры, всё ещё не решаясь исполнить задуманное.
— Слава! Слава! Что ты делаешь? Подумай!
Он хорошо понимал, что он делает.
— Васильевич, ты хороший мужик и настоящий друг. Не поминай лихом.
— Слава!
Он перекрестился и прыгнул вниз.
Я подбежал к самому краю. Его уже не было видно, только гигантское жерло, увитое движущимися корнями.
— Ну что, Кукушка, худые мужики нарушают твою диету?
Я подумал, что проще всего было бы прыгнуть вслед за Славой. Что меня удерживало на этой планете? Семьи не было. Карьера? Да она нужна только таким, как мой главный редактор.
Одним резким броском поднялась земля. Я успел заметить, как её огромные куски взлетели к самым облакам, как подёрнулись чем-то голубым корни "кукушки", потом меня меня перевернуло, покатило, оглушило.
Я на мгновение пришёл в себя, но меня опять ударило о что-то твёрдое и покатило в Тартарары. Навстречу летели голубые камни, смешиваясь с голубым песком и снегом, вверх поднимались то ли голубые деревья, то ли скопления кораллов. А над всем этим, хохоча во всё горло, опять носилась Рита на метле...
Очнулся я в палате. Надо мной висела столетняя медсестра.
— А я, голубчик, и не сомневалась, что ты очухаешься, а то доктор всё говорил, что надобно тебя отключить от аппаратуры, нечего зря электричество палить — всё равно мертвяк. А ты вон, вычухался. Пойду, позову доктора, — она, кряхтя, поднялась.
Тела я не чувствовал. Ноги жгло невероятно. Неужели я путешествовал по лаве? Целы ли хоть они? Я пошевелился — вроде целы. Ощупал лицо. Такое впечатление, что с него содрали кожу, но главное на щеке я нащупал нечто, заставившее меня похолодеть. Выдернув капельницу и сорвав с груди датчики, я двинулся к двери — там висело маленькое зеркало. Из него на меня глянуло моё лицо. Что-то в нём было совершенно незнакомое, но главное — на щеке зияла дыра. Голова закружилась, и я опять куда-то полетел. И опять вокруг меня поднимались к небу голубые камни и деревья.
— Сколько раз вам говорилось, что при нём постоянно кто-то должен сидеть! — голос был знакомым.
Я открыл глаза. Мой дорогой Павел Иванович давал втык какому-то больничному начальнику.
— Профессор, я умудрился заразиться?
Он повернулся ко мне
— С чего это вы взяли? А, это? Он легко дотронулся до дырки в щеке. Разорвали пока падали вниз. А когда стали трогать лицо — оторвали пластырь. Зарастёт. Не сомневайтесь. Там ведь "кукушка" поднялась вверх на несколько километров. Представляете, сколько вы катились вниз? Причём без парашюта. Радуйтесь, что остались целы. Это настоящее чудо.
— Но что стало с "кукушкой"?
— А ничего. Рассыпалась она. Благодаря Славе. Настоящий герой, этот парень, — профессор на минуту замолчал. Его глаза стали совсем серьёзными.
— Зато мы победили.
— Победили, — согласился он. Хотя никто не может гарантировать, что прах усопшей "кукушки" необратим, или, например, не сигналит теперь другой, менее уязвимой "кукушке". На всякий случай зону сейчас охраняют тщательней, чем атомный реактор. А у нас пока есть более срочные дела. Для начала не ясно, что делать с вами.
— А что со мной? — опять испугался я.
— Ну, гляньте на свои часы.
Стекло было разбито, но часы шли.
— Ну и что? — не понял я.
— Посмотрите на секундную стрелку.
Секундная стрелка шла в другую сторону. Я почувствовал, как глупо открылся мой рот. До меня дошло, почему в зеркале оказался не я: седина исчезла. У меня опять были тёмные волосы.