Владимир Яценко
Один из наиболее популярных русскоязычных фантастов Владимир Яценко родился в Одессе, в 1962 г. Получив красный диплом об окончании института, он поступает в аспирантуру, заканчивает ее, но в этом же 1988 году бросает науку и полностью отдает себя литературе.
Сегодня на полках Яценко несколько изданных книг, романы, повести рассказы. Что характерно для его творчества - это особая взаимосвязь событий, логическая продуманность всех элементов повествования от первой до последней страницы. Такая детальная форма изложения усиливает эффект сопереживания герою, делает сцены живыми, осязаемыми, рассматриваемыми под увеличительным стеклом. Вероятно определение "логический гиперреализм" наиболее полно описывает то состояние присутствия и участия, которые мы получаем в процессе чтения.
Маша Волова
ТЕНЬ ОТ РУКИ
«Cos I Luv You», — для тех, кто понимает. Лирика плавно переходящая в истерику.
Меня зовут Егор… кагор, бугор, багор…
Я ненавижу горы!
Здравствуйте.
Я не люблю Жаклин Кеннеди, слушаю Slade, а меня как-то выслушал Кулагин Виктор Иванович. Первое и второе помогло познакомиться с Катериной. Зато третье делает наши отношения невозможными: я — здесь, она — там, и так будет до тех пор, пока она не выйдет замуж за кого-то более путевого, чем я.
Так решил ее отец, Кулагин.
Там — это где осень и весна. И затяжные зимы. Где лето с пухом тополиным, где утро каждое — война… ой!
Разве выпало: «война»? Я делаю неосторожный шаг и теряю равновесие. Командир поддерживает меня за рюкзак:
— Под ноги смотри, Егор!
Это Витос. Отец по землячеству и нянька. Все в одном лице. Да. С заботой о сыне, уснувшем в пустыне в камнях на вершине… При чем тут «сон на вершине», хотел бы я знать? Впрочем, нет. Не хотел бы.
А что «под ноги»… это он зря — придавленный рюкзаком, я кроме своих ног и частого булыжника ничего не вижу. Камень с отвратительным скрежетом давленого гравия ест обувь, поплевывая в лицо фиолетовой под липким небом пылью.
Липкое? Потому что цепляет глаз. Ни намека на призрачную голубизну наших широт. Ни тяжелых туч, царапающих животы о верхушки деревьев. Ни легкомысленной кисеи перистых облаков, свысока напоминающих о влаге и далеких морях с океанами.
Воды здесь нет. И не было. Никогда. А потому: ни деревьев, ни кустов, ни кисельных берегов, древней смерти юных слов… Вздор!
Что за хрень? С самого утра — кошки на сердце. Скребут проклятые, мысли измятые, судьба полосатая… о! Задор!
Если, конечно, сегодняшний день считать «черным».
Заусеницы рифм пугают. Мне, ведь, чтоб на будущее погадать, карты не нужны. Я верю, что там, в глубине меня, сидит кто-то, кто знает все наперед. И если удачно созвучия раскинуть, то он о грядущем мне намекает: слово только назови и судьбу благослови — пальцы скользкие в крови…
Ну, вот, опять. Видите? Хороши намеки. Лучше бы помалкивал… зараза.
Нас трое.
Я — рифмоплет-салага-чайник. Мой командир — Виталий Петрович, он же Витос. Он же «капитан». Исключительного мужества человек: таким как я, живой укор, не раз воспетый мной, поэтом, продвинутый по части гор и малость двинутый на этом.
Оп-па! — эпиграмма, хе-хе…
Третий — Гарсилас. Этот нормальный, из местных. Командам послушен, к горам равнодушен, солнцем укушен… Короче! — большой любитель привалов и кухни.
Впрочем, и то, и другое мне тоже по вкусу — «салага безусый дал в ухо тунгусу…»
— Алто! — командует Витос, и мы с проводником послушно останавливаемся.
На испанском я за эти полгода так и не заговорил. Но ключевые слова запомнил. Нет. Это не «этапа», — сигнал к привалу. Сейчас Витос определится по GPS, даст новые вводные Гарсиласу, и мы продолжим движение — к трудностям с презрением, к души упокоению…
Трубадур, блин! Да что же это меня так колбасит?!
Стиснув зубы, я потею под поклажей… из варварской блажи по скалам я лажу.
Минута, может, две покоя и двинемся дальше. Нет смысла сбрасывать с плеч тяжесть. Потом дольше будет возиться с ее навьючиванием обратно — удача вероятна в пустыне безвозвратной…. Вот! Значит, не верю, что отсюда выберусь?! А «война» — это предчувствие скорой развязки? Правду говорят, что поэты не просто заглядывают за угол, — они видят будущее.
Только я не хочу быть поэтом. Хочу быть незрячим. И красивые девушки будут переводить меня за руку через улицу… вот только как в этом случае я пойму, что они красивые?
— Приехали, — по-русски говорит Витос и, повысив голос, кричит проводнику. — Этапа!
Я оборачиваюсь:
— Пришли что ли?
— Сюрприз, парень, — доброжелательно отвечает Виталий, помогая мне освободиться от рюкзака. — Правда, здорово? Спутник на месте. Если поспешим, то через минуту отстреляемся. А как ящик подвесим, так и домой…
Домой? Я не вчерашний, не «простой», его слова — сплошной отстой.
«Дом» для Виталия Петровича — это брошенный на краю Косты джип. А в машине — еще три «ящика», по числу вершин, к которым эти железяки нам следует приколотить. Таких бригад, как наша, здесь, в Андах работают два десятка. В Кордильерах, насколько я знаю, тоже свои, братья-славяне.
Собственно, весь русско-украино-белорусский промальп сейчас здесь. Денежно, престижно, скоропостижно… И я, дурак, сюда ломанулся. Отцу Катерины решил что-то доказать. Ага! Вход — рубль, выход — два… и вся жизнь — трава, а в живот — булава, дома плачет вдова…
Классно меня Кулагин «сделал». Пока ВСЮ работу не закончим, НИКТО отсюда не уедет. А работы еще лет на пять. Шутка ли: основные горы пометить, чтобы ученый люд в реальном времени вибрации Земли слушал. Стопроцентный аларм-сигнал землетрясений на братской американской земле! Такую музыку готовим. Ну, а я тут в кабале, и, гадая на золе, вижу выход лишь в петле…
Наши-то, как здесь закончат, в Гималаи собираются. Чтоб и Евразию можно было «слушать». А что им? Хлебом не корми — дай по горам полазить. Вдобавок, за деньги!
Вот только о Кавказе — молчок. Не хотят они «Кавказом стенки ходить». Видать, уже там побывали. И не понравилось. А я, скромный, не спрашиваю, где они сноровку со снайперской винтовкой муштровкой-тренировкой пришнуровывали…
Да ну их… железные люди, тесен их круг, залпом орудий по теням от рук.
«Теням от рук»? Еще один «намек», о котором лучше поскорее забыть. Все равно, пока не случится, не разберешь, о чем внутренний голос подсказывает.
А Гарсилас уже хлопочет рядом, дружелюбно похлопывает меня одной рукой, указывает на рюкзак Виталия другой:
— Гыл-гыл-гыл, Витос, — радостно щерит изрезанное рубцами лицо Гарсилас. — Гыл-гыл-гыл, Горос…
— Что ему нужно? — я с облегчением распрямляю усталые плечи и спину.
— Обед ему нужен, — поясняет Виталий. — Лакомида…
— Сикларо лакомида! — едва не вопит проводник, и его истерзанное солнцем лицо складывается в печеное яблоко. — Яэсора порфин!
Я понимаю его восторг: походная кухня из керогаза и герметичной посуды позволяет даже на этой высоте быстро готовить суп и тушенку. А сами припасы: мясо и сушеные овощи, разве сравнишь с местной пищей из тараканов и ящериц?
Заглядываю в жадный рот Гарсиласа, морщусь от его гнилого дыхания и представляю, как он поедает сороконожек, закусывая пауками — «работая руками с зажатыми клинками…»
Становится не по себе: опять символ близкой беды.
— Не спи, стажер, — глухо окликает Виталий.
Он уже расчехлил оружие. Ствол СВД матово отсвечивает на солнце. Командир привычно прилаживает оптику, коллиматор, батарею. Обычная самозарядная винтовка Драгунова образца шестьдесят третьего года споро превращается в реквизит фантастического боевика — «дальнобойность велика, страх и ужас чужака…»
Последним Виталий вставляет магазин с десятью маркерами, передергивает затвор и щелкает предохранителем.
— К бою готов!
«Море бинтов к приговору венков, поле цветов в частоколе крестов…»
Глаза старшего хитро щурятся. Я ничуть не сомневаюсь, что ему известно о моей ссылке. Подозреваю, что он знает и о причинах этой несправедливости.
Достаю из кармашка рюкзака футляр с биноклем и подхватываю командирскую коробку с GPS. Виталий кивает на пенал с компасом, и мне приходится еще раз нагибаться.
Проводник приступает к хлопотам с баллонами воды и газа, а мы поднимаемся на ближайший валун. Впрочем, «мы» — это не совсем точно. Когда мне, наконец, удается взгромоздиться на камень, командир в позиции «лежа» уже деловито регулирует яркость коллиматорной точки и резкость прицела.
— Чуть живее, Горос! — в голосе Витоса только терпение. — Цель?!
Присаживаюсь рядом и включаю спутниковую навигационную систему: на темно-коричневом экране струится замысловатая паутина уровней высот. Центральная точка нашего положения и точка цели лежат на разных «паутинках», но сейчас важно другое, — между нашими горизонталями «чисто».
Сверяюсь с компасом и докладываю:
— Тысяча сто метров. Полсотни метров к верху. Десять градусов к югу.
Я достаю из футляра бинокль и бросаю взгляд на хронометр:
— Через три минуты спутник наведения с лазерной пушкой уйдет за горизонт.
Пока я удивляюсь точности, с которой нам удается вовремя выйти на цель, командир врастает в приклад, перетекает зрением в наглазник и левой рукой выдвигает бленду до упора. Щелкает предохранитель.
Я заглядываю в бинокль. Даже в это предполуденное время громада камня продолжает успешно прятаться от солнца. Густые тени серыми клочьями расступаются, обнажая рельеф горного массива. Цель нахожу сразу и вздрагиваю: плавные обводы овала с окаймляющими его сверху и снизу карнизами похожи на человеческий глаз. Горизонтальные складки и вертикальные трещины напоминают морщины на изможденном лице Гарсиласа. Алое пятно цели в самом центре овала дорисовывает зрачок, и оттого сходство с частью человеческого лица усиливается. Впрочем, почему же «частью»? Вот тот нависающий валун вполне сойдет за нос…
— Как у тебя? — спрашивает командир.
— Вижу цель. Жду пристрелочный…
Винтовка сочно «бахает», а на девять часов от пятна цели на скале расцветает желтое пятно краски. Теперь мне нужно привести прицельную марку винтовки к пятну прицела спутника. Я представляю, как в двух сотнях километрах над нами искусственный спутник Земли из мрачной черной бездны посылает луч лазера, чтобы пометить миллионолетнюю породу…
— Не отвлекайся, Егор, — жестче обычного говорит Виталий. — Коррекция метки…
Поле зрения оптики винтовки — три градуса. Бинокля — тридцать. Если я в ближайшую минуту не наведу коллиматорную точку винтовки на пятно лазера спутника, нам придется сутки ждать следующего сеанса наведения на цель.
— На три часа, командир. Два прицела.
Я представляю, как прицельная марка бежит по скале, подбираясь к зрачку «глаза». Жаль, что в бинокль красное пятнышко не разглядеть. Наверное, красиво. Вот бы взглянуть…
Он опять стреляет. В бинокль видно, как след маркерной пули желтой кляксой почти на треть покрывает алое пятно цели.
— Неплохо, — одобрительно говорит Виталий, разглядывая свою работу в прицел винтовки.
Потом отсоединяет магазин, отодвигает затвор и меняет патрон с желтым маркером на белый. Бах!
Пятно белой краски удачно ложится на край желтой. Получается разноцветная восьмерка. Теперь посадочное место будет легко найти и даже отличить от первого пристрелочного выстрела.
— Может, еще разок? — спрашиваю я.
Но командир уже стоит на колене и снимает с плеча ремень оружия.
— Запомни, салага, — емко, по-отечески говорит он. — Лучшее — враг хорошему! Сдавать назад на автомобиле нужно не сколько хватает места, а сколько тебе нужно для маневра. Пошли обедать. Гарсилас, надо думать, уже весь запас моркови на суп перевел…
***
К подножию помеченной скалы мы добрались только через три часа. В горах — обычное дело: цель вот она, рукой подать. И если бы там стоял человек, с ним можно было бы перекинуться словечком или дуэтом спеть. Но подойти, поздороваться за руку… или просто рядом посидеть, постаканить-погалдеть… — это долгий ход и многие беды, если торопиться.
Впрочем, неторопливость тоже не гарантирует отсутствия проблем и сюрпризов.
У скалы нас поджидало двое оборванцев, по лицу и комплекции — вылитые «гарсиласы». Разве что чуть приземистее и суше… да пончо более мышиного цвета, чем у нашего проводника.
— Ола омбрес, — поздоровался с ними командир.
Он аккуратно уложил свой рюкзак на землю и, задрав голову, глянул вверх.
Я тоже освободился от поклажи, кивнул местным и сказал:
— Мне кажется, метка дальше, севернее…
— Верно, — одобрительно кивнул Виталий. — Дальше и севернее. Но подниматься мы будем здесь. В метрах тридцати над нами карниз. По нему-то и продвинемся под самую цель. Ты же не хочешь штурмовать камень с отрицательным углом наклона?
Мне очень хотелось сказать ему, что «штурмовать камень» мне не хочется ни под каким углом: ни отрицательным, ни положительным. И вообще, это затянувшееся путешествие по местам грядущей славы американских геофизиков мне уже давно поперек горла. Что я ничего не имею против камня и неба, но когда «несть числа» и тому и другому…
— Егор, — привычно «будит» меня командир. — Работаем.
Да. Я многое чего хотел бы ему сказать. Но штука в том, что от моих горьких слез ничего не изменится. Разве что станет много горше… мне.
Я отошел от стенки шагов на двадцать, выбрал относительно ровную поверхность, расстелил брезент и приступил к разгрузке вещмешков: канаты, зацепы, крючья, ступени, гвозди…
Позади сухо стрельнул спитовский гвоздемет. Раздались недовольные возгласы, вскрик боли, удары…
Я в полуприседе развернулся и замер: местных заметно прибавилось — теперь их было человек десять. И они палками избивали Виталия. Командир крутился под их ударами, иногда ловко уворачиваясь, иногда не очень. В стороны летели брызги крови и клочья одежды…
Вот один из оборванцев упал. Второй… но их слишком много.
Я закричал. Схватил молоток и даже успел сделать несколько шагов. Неожиданно вокруг меня стало тесно. Кажется, я кого-то ударил кулаком… а потом мир перевернулся: небо со скалой поменялись местами, и я пребольно ударился спиной о камень. В глазах — цветные сполохи, и как-то сразу расхотелось дышать. Надо мной гортанно вскрикнули и приложили палкой по животу. Меня согнуло пополам, обед, старательно, с душой сготовленный Гарсиласом, одним коротким спазмом выхлюпнуло в пыль… А потом все как-то угомонилось. Так же внезапно и неожиданно, как началось.
Но я не спешил подниматься и открывать глаза.
«Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Шлак! Мрак! Баг! Дурацкий лозунг. Какая-то девка придумала. Кажется, из Испании. Этот слоган имеет смысл только в двух случаях: либо когда нет выбора — что так убьют, что эдак. Либо умирать нужно кому-то другому… а это меняет дело, не так ли?
Время шло. Ничего не происходило. Я приоткрыл глаза, чтобы глянуть: чего там во внешнем мире делается.
Витос сидел в нескольких метрах от меня. Он обеими руками держался за лицо и внимательно следил за бандитами.
В десяти шагах валялся гвоздезабивной пистолет, чуть в стороне — мой молоток, а на скале отблескивала алюминиевая ступенька — первая из двух сотен, которые должны были привести нас к месту установки оборудования.
По-видимому, Виталий приколотил ступеньку, и это почему-то разозлило оборванцев. Они избили командира и напали на меня, но если взять пистолет… то можно будет еще разок нарваться на неприятности. Это ведь обычный пороховой «спит» — с предохранителем у раструба: если ствол не прижат к поверхности, то боек не ударит по патрону. В моем рюкзаке лежит точно такой же.
А геологический молоток против их палок как-то не очень… да и толку с одного выстрела? — не просить же их обождать, пока я буду перезаряжать «оружие».
Новый окрик и бойцы отступили на шаг.
На поляну неспешно выбрался старик. Судя по уважению разбойников — важняк. А по виду не скажешь. Его хламида была настолько потерта, что назвать ее вкусным словом «пончо» значило бросить тень на славу перуанского текстиля.
Старик цепко посмотрел на нас с командиром и о чем-то негромко спросил. Один из бойцов шагнул вперед и быстро заговорил, активно размахивая руками. Он показывал вверх, на нас с Виталием, на первую ступень, прибитую к скале…. По-видимому, ступень заинтересовала старикана больше всего. Он снисходительно повел плечом — боец заткнулся и отступил.
Старик подошел к ступени и внимательно, едва не обнюхав, осмотрел ее. Потом продел пальцы в отверстия перфорации… и вытащил.
Я глянул на Виталия и понял, что командир поразился не меньше моего. Но потом произошло еще более удивительное: старик указательным пальцем потер по скале, и отверстие от гвоздя затянулось. Еще одно движение ладонью, и от работы гвоздешлепа не осталось и следа.
Он пальцем затер отверстие в камне! Как в пластилине!
На поляну вышли еще трое: двое бандитов привели Гарсиласа. Не успел, значит, убежать.
Старик отвлекся от алюминиевой ступеньки и о чем-то спросил нашего проводника. Тот ответил. Потом, подумав, что-то добавил, а через секунду Гарсилас громко кричал на бандитов, размахивая руками не слабее первого оратора.
Старик тихо ответил, и Гарсилас шагнул к Виталию, быстро заговорил с ним, показывая на бандитов, на старика, на скалу.
Виталий покачал головой и протянул проводнику окровавленную ладонь. Подбородок у командира был вдавлен и в крови.
Похоже, ему сломали челюсть.
Гарсилас подбежал ко мне.
— Гыл-гыл-гыл, аймара, — закричал на меня Гарсилас. — Гыл-гыл-гыл, кечуа, — и он гордо ударил себя в грудь.
Мне опять захотелось зажмуриться. Да так, чтобы когда глаза открыть, ничего этого здесь не было. А еще лучше, чтобы здесь не было меня. Домой хочу. К маме.
Моя мама чудесно готовит холодец… и тефтели с черносливом…
— Гарсилас — кечуа, — настаивал проводник. — Горос, Витос — московита. Аймара, аймара… — Гарсилас несколько раз показал рукой на старика.
— Аймара, — покорно согласился я, лишь бы он отвязался. — Деда зовут Аймара. Я счастлив. Можешь от моего имени послать его в задницу.
Гарсилас заулыбался и хлопнул меня по плечу. Потом он вновь обратился к старику, отчаянной жестикуляцией пытаясь что-то объяснить.
Аймара что-то тихо сказал, но проводник не унимался. Тогда один из бандитов ткнул концом палки ему в лицо. Гарсилас тут же умолк, упал на колени и сплюнул темно-красным на землю. Стало тихо.
Аймара, поигрывая гвоздем и ступенькой, подошел ко мне.
Если кто помнит актера Бронсона — копия! Только лет на сто старше. Вот он что-то сказал. Голос приятный, без гнева или злости. Его пожилое, изрезанное морщинами лицо безмятежно. И только черные, мрачные глаза пугали… была в них какая-то первобытная борзость. Легко могу представить, как человек с такими глазами между делом, походя, отрежет голову ближнему и тут же, рядом с трупом, спокойно продолжит прерванное занятие: будет готовить плов или стричь бороду.
— Я не понимаю, — сказал я сердито. — Но бить людей за гвоздь в стене — варварство!
Старик полуобернулся, о чем-то спросил Гарсиласа. Тот односложно ответил.
Аймара, потеряв ко мне интерес, подошел к Виталию.
Несмотря на очевидный ужас, ситуация мне показалась комичной: Аймаре было что-то от меня нужно. Но для этого Гарсилас должен был передать его слова Виталию, а Виталий перевел бы мне. Без обоих переводчиков диалог невозможен.
Вот только не скоро Виталий заговорит.
А Гарсиласу только что разбили губы.
— Витос? — обратился старик к Виталию.
Командир осторожно кивнул, показывая окровавленную ладонь.
Приняв какое-то решение, старик передал одному из бандитов ступеньку с гвоздем и жестами предложил Виталию показать лицо. Командир пожал плечами и убрал руки. Аймара внимательно осмотрел челюсть, старательно вытер ладони о свою дерюгу и неожиданным скользким движением обхватил командиру затылок левой рукой, а правой вцепился ему в подбородок. Виталий завыл и забился от боли.
Все произошло само собой.
Я рванулся на выручку командиру. Я думал оттолкнуть старика. Хотел, чтобы он оставил Виталия в покое.
С таким же успехом я мог наброситься на трамвай. Или автобус. Я будто налетел на угол дома. Аймара не шевельнулся. Не повернул головы, не крикнул. Он не сделал ничего! А я ударился об него, отлетел назад и растянулся в пыли. Сел и глянул на бандитов.
Они стояли неподалеку и смотрели на меня. Никто не смеялся, а старик стоял на прежнем месте, рядом с Виталием.
«Даже головы не повернул, — расстроился я. — Сволочь!»
И тут я понял, что «дергаться» не стоило. Убьют. И никто не спасет — не поможет. И наказывать за это никого не будут.
— Отставить, Егор, — неожиданно внятно произнес командир, ощупывая лицо. — Вроде, починил, гад. Ну и дед! Спрошу у Гарсиласа, как это он делает.
Они в полголоса загалдели. Через минуту к их беседе подключился Аймара.
А меня начало трясти. Было очень страшно.
Оказывается, я никогда раньше не задумывался о том, как может быть страшно цивилизованному человеку вдали от милиции. Одно неосторожное слово, жест… и забьют палками до смерти. Моя жизнь зависела от прихоти дикарей. Которые спят в хижинах из уложенного камня. И не могут додуматься до вентиляционного отверстия в крыше — очаги здесь топят «по-черному»: дверные проемы издалека угадывались по кайме сажи…
Я увидел, что все трое смотрят на меня. И молчат.
— Чего уставились? — я почти закричал. Я был на грани истерики. — До ветру мне надо. Отлить! Писать хочу!
Они с минуту шушукались, а потом Виталий сказал:
— Валяй. Только недалеко. К вещам не подходи, а на конвой не обращай внимания.
О вещах я бы и не вспомнил, а про «конвой» понял, только когда двое бандитов пошли за мной.
— Ну и хрен с вами, — сказал я, развязывая узелок на брюках. — Глядите, как мы это делаем у себя, в России.
Но такие подробности их не интересовали — отвернулись в негромком разговоре.
Справившись со своими делами, я возвращаться не стал. Вылез на ближайший валун и стал «смотреть горы».
Приятное занятие, я вам скажу. Казалось бы — камень, но столько форм, причуд, изгибов… теней неясных переливов, души взлохмаченной этюд.
Забавно, как мы с Катькой познакомились. На свадьбе… разумеется, на свадьбе — мое рабочее место. Тамада, куплетист, мастер импровизаций… Так написано на моей визитке. Массовик-затейник, словом.
Я Катюшу еще на поздравлениях приметил. А потом, как ребята сто первый раз Мендельсона отыграли, шепнул ей: «нельзя быть такой красивой, девушка. Могут украсть». А она мне ответила: «скорее бы…»
Хорошо сказала. Ключик что надо!
Я тогда ей весь вечер баллады пел. Под «Everday», конечно. Все на одну тему: «скорее бы»… о тщетности борьбы… с гламуром, о точности стрельбы… Амура, превратности судьбы… авгура…
Жека душевно струны перебирал, Вадяня барабаны оглаживал. А я аккордеону едва меха шевелил. Гармошка — мой конек: правая рука не знает, что делает левая. Хорошо тогда скатили. Не Джим, Дон, Дэйв, конечно. Но и не «Варвара жарит кур», между прочим. Спелись, чего там. Не первый год…
А ведь уже тогда мой внутренний голос не молчал.
Ведь я и есть авгур. Ну, как же: рифмач — носитель тайного знания. Чем не повод для изгнания? Вот такое наказание…
Они думают, что нанизывание слов на прутик — дар Божий.
А по мне — обуза.
У всех правильные занятия и понятные желания: к чему-то стремятся, чему-то учатся, где-то работают. А я навечно прикован к праздничному столу: мне рады, потому что я — душа общества. Убери общество — и нет меня, все — пустая болтовня, эх! полцарства за коня!..
Позади зашуршало.
Я испуганно обернулся. Так и есть. Зовут. Руками машут.
Рисковать здоровьем не хотелось. Поэтому я без споров спустился с валуна и вернулся на площадку перед скалой.
У стены сидел Гарсилас и промачивал разбитые губы антисептической салфеткой. Виталий не изменил своего положения. Только разулся и старательно разминал щиколотку правой ноги.
Больше никого не было.
— А где все? — спросил я.
— Уже соскучился? — улыбнулся командир. — Присаживайся. Сторговались, вроде. Но придется немного поработать. Так просто не отпускают.
— И что?
— Нашкодили мы крепко. Оказывается тут у них кладбище, прямо в горе. Здесь, неподалеку, пещера, они там своих покойников складируют. А скала, что я краской подмазал, — окно в мир для усопших предков. И через это «окошко» их предки за нами уже тысячу лет подглядывают. А я, значит, им бельмо на глаз посадил… Что еще?
Это он заметил, как я судорожно вздохнул.
— Да видел я этот глаз, — признался я. — В бинокль.
— И можешь забыть, — благодушно успокоил Виталий. — Суеверия и темнота. Твоя задача залезть наверх и затереть маркер. После этого обещали отпустить.
— Затереть? Это же мел! Он в породу впаивается.
— У нас есть немного краски. Граффити никогда не увлекался? «Задуешь» и мать его… Отсюда никто не разберет: стерли или закрасили.
— А дед руки не вырвет, когда я ступеньки колотить буду?
— Никаких ступенек, парень, — с непонятным воодушевлением сказал Виталий. — Впрочем, они разрешают взять все, что не царапает камень…
— Погоди, — остановил я командира. — Ты хочешь сказать, что отправляешь меня наверх без ступенек? Без гвоздешлепа и страховки?
— Ну, положим, страховка у тебя будет, — заметил командир. — Нижняя. Обеспечишь кулачковыми закладухами, у нас их три. Дам тебе два хороших каната по десять метров. За сегодня еще успеешь сделать пару десятков этапов по четыре-пять метров каждый. Я присмотрю щели для клиньев…
— Почему четыре-пять метров? — тупо спросил я.
— Потому что больше семи метров свободного падения никакая веревка не выдержит.
— А я, значит, выдержу?
— Во-первых, выдержишь, я тебе из ремней беседку на задницу навяжу, так что тряхнет крепко, но жить будешь. Да и веревки у нас маммутовские, с приличной динамикой. Не резинка, конечно, но душу не выдернут…
— А во-вторых?
— А во-вторых, не падай, — усмехнулся Виталий.
— Ты с ума сошел! — мне даже горло сдавило от ужаса. — Это две с половиной сотни метров! Без ступеней? Крючьев? Это ты фанат гонок по вертикали! А мне нравится, когда жопа на асфальте.
— А ты, значит, фанат «жопы» и «асфальта»? — брезгливо осведомился старший. — Или вопли заморских клоунов тоже в этот список входят?
Тут я не понял, — это он «Nobody`s Fools» имел ввиду? Но давать оценку его неожиданной эрудиции не стал. Другой вопрос показался более важным:
— Почему бы тебе самому не полезть?
— Я бы с радостью, — сказал командир. — Час туда и два обратно. Да не могу. Видишь, что черти с ногами сделали…
Я присмотрелся и подосадовал за свою невнимательность. Лодыжки его ног тонули в багровых опухолях.
— Не сломаны, — пояснил Виталий, — но перебиты. Так что после восхождения, тебе еще придется отнести меня к машине. И для нашей команды эта стенка в ближайшие две недели — последняя. Рад?
— А пахану местному западло было тебе ноги вправить?
— Гуллосу? — уточнил Виталий.
— Аймаре.
— «Аймара» — это племя. Все, что ты видишь вокруг, — их горы…
— Ты не увиливай, командир. Почему бы Гуллосу не починить тебе ноги, как он это сделал с челюстью?
— Может, сходишь к нему в кишлак и сам об этом спросишь?
— Что-то не хочется. Ты же знаешь — боюсь одиночества. А если откажемся?
— Убьют, — спокойно ответил командир.
— Палками?
— Это не палки. Они называют их «макана».
— Да, — кивнул я. — Это очень важно. И много ли макана может против СВД?
— Сотня макана против одной винтовки? — прищурился Виталий.
— Тогда давай убежим.
— Ты и вправду полагаешь, что со мной на плечах перешустришь Гарсиласа? Или ты меня здесь бросишь?
— Причем тут Гарсилас?
— Да притом, что проводник наш драпанул, как только они на меня кинулись. И что-то недалеко ушел…
— Я не полезу туда, — спокойно сказал я. — Я ни за что туда не полезу! Это безумие!
— Брось, парень, — сказал командир. — Не ломайся. Всегда приходит время, когда нужно что-то сделать. Не спорить, не доказывать… просто взять и сделать. Не говорить об истории, а делать историю. Потому что больше некому. И будешь мужчиной. А если не сделаешь или сделаешь плохо, будешь покойником. Есть разница?
— Хотелось бы уточнить твой вклад в эту «разницу»…
— Руководство, тактика восхождения и спуска.
— Не маловато ли?
Он тяжело вздохнул:
— И что же ты хочешь? Денег?
— Домой хочу, — быстро сказал я. — В Москву!
— Да ради Бога, — неожиданно согласился командир. — Если так приспичило, давно бы сказал. Насилу не держим.
— Но Кулагин…
— Кулагин — «бай-ага» только в Москве, — сказал Виталий. — А здесь он всего лишь Витька из обеспечения. Закрасишь пятна, и я сам тебя в аэропорт отвезу. И первым же рейсом в Москву отправлю. Теперь мы можем обсудить порядок подъема?
— Как челюсть? — глухо спросил я.
Командир большим и указательным пальцами правой руки взялся за нижнюю челюсть и слегка подвигал ею из стороны в сторону.
— Зудит… да не вибрируй, стажер! У нас есть радио — будем держать связь. Найду НП с хорошим обзором, Гарсилас поможет мне туда перебраться. Буду следить за тобой в свою оптику, подсказывать маршрут… ты не будешь один.
— Ага, — сказал я. — Понял. По прихоти варвара я полезу на стенку, а ты мой затылок в оптический прицел «тигра» будешь рассматривать. Кр-расота! Всю жизнь мечтал…
***
В первый раз Егор запаниковал, когда до карниза оставалось не больше двух корпусов. Три десятка метров высоты под ногами парализовали волю. Он упрямо нашептывал себе «Far Far Away», но сдвинуться с места не получалось. Силы быстро уходили из натруженных подъемом рук.
— Егор, — уверенный голос командира в наушниках успокаивал, но ужас перед неминуемым падением не отпускал. — Я все вижу. Ты не «застрял», парень. Все в порядке. Ты поднимаешься уже час с четвертью. Раз досюда добрался, то и дальше пойдешь. Главное — много не думай. Давай-ка вместе. Ноги в хорошем упоре. Правая рука в расщелине на половину пальцев. Ты очень хорошо держишься. Просто ты не видишь, что вижу я. Подними голову и посмотри на левую руку.
Егор послушно сделал, как велели.
— Отлично. Теперь следи за маркой.
Егор увидел красную точку на запястье. Точка «съехала» с руки и двинулась по камню влево и вверх.
— Левую руку тяни за коллиматорной меткой. Там тебя ждет очень симпатичный выступ. Когда за него ухватишься, сможешь выпрямиться и сразу левой ногой нащупаешь щель. Ты за нее держался пять минут назад.
Невесомые наушники и микрофон нисколько не мешали подъему. Радио было надежно закреплено на страховочном поясе. Ремни «беседки» чуть сковывали движения, зато успокаивали: какая ни есть — страховка — и надежда, что все обойдется.
А голос давал бесценные советы: как продолжить движение, с какой ноги начать, в какую сторону двигаться.
Выступ оказался на месте. И щель под левую ногу оказалась достаточно широкой, чтобы галоша в нее втиснулась не носком, а рантом. Упоительно — замереть на прочной опоре.
— Не останавливайся, Егор, — напрягал командир. — Пользуйся инерцией — единственный помощник в движении наверх. Следи за маркой по правой руке… чуть потянись, правую ногу расслабь… Да не «липни» ты к этой долбаной скале, салага! Это же не кулагинская дочка, это — камень! Чуть отодвинься, и «горизонт» будет шире: сам будешь видеть, куда руки тянуть. И не нужно подтягиваться, — выжимай ногами. Отлично! Пора ставить закладуху. Вот в эту самую щель… да! Не вижу, чтобы ты откинул предохранитель эксцентрика. Вот. Теперь правильно. Карабин. Трос. Ну, ты молодец, парень. «Мастера» я тебе гарантирую. Теперь зажим… Блин! На оба конца. Оба! Вот. Можешь отпустить руки. Не бойся. Отдыхай. Две минуты. Ноги тоже отпусти. Отпусти ноги, я сказал!
— Я боюсь, — признался Егор.
— И правильно, — сказал командир. — И молодец. Тому, кто боится, — бояться нечего. Посему и вниз можешь смотреть сколько вздумается. Вверх, в стороны… забудь о камне. Ты сейчас в том положении, когда уже все равно: тридцать метров под тобой или сто тридцать. Если падать, то разницы нет. Это как у пловца: если глубже роста, то значения не имеет: три метра или три километра. Что так, что эдак… понимаешь?
— Кажется, да!
— Отлично. Теперь чуть ослабь зажим, осторожно. Так. Начинай спуск к нижней закладухе. Ну, ты совсем под паралитика, Егор. Чуть смелее… перехват на средней страховке. Отлично. Теперь спустись вниз и подбери нижний кулак.
Егор спустился на канате к нижней страховке и потянул за клин. «Кулак» из щели не выходил.
— А стопор кто ослаблять будет?
— Зараза!
— Береги дыхание…
Егор отжал фиксатор эксцентрика, и закладуха вышла из пазухи.
— Отлично. Теперь ножками упираешься, ручками подтягиваешься… Только плавно… очень плавно! Одна железка тебя держит, другая — страхует, третья — на поясе. Но мы же не будем проверять их прочность, верно?
— Да. То есть, нет… не будем.
— Так. Сейчас будем выходить на карниз, Егор. Там и отлежишься. Собрался? С правой ноги. Выше, под себя, еще левее. Есть! Нащупал?
— Да!
— Правую руку…. Нет! Не нужно сильно тянуться. Ноги — опора, руки — равновесие. Короткое «плечо» — большая мощность. Будешь тянуться — руки «затекут», быстрее устанешь. Не спешим. Понемногу. Вижу, как ты взялся правой. Пойдет. Теперь переноси левую руку… по марке, Егор, по прицельной точке. К чему эксперименты? Хорошо ведь получается.
Через минуту Егор перевалил через гребень и оказался на длинном карнизе полуметровой ширины. Он лег на спину и с наслаждением вытянулся.
Серый, в черных прожилках трещин камень нависал над ним, закрывая половину неба. В ушах звучали поздравления Виталия, но ужас, ледяной рукой оглаживающий сердце, ширился и рос.
— Егор, ответь, — добродушно гудел Виталий. — Как ты там, парень?
— Нормально, — сдавленно ответил Егор. — Только не верю я, что туда залезу. Двести метров! А я едва тридцать осилил. И чуть не умер.
— Не «едва тридцать», а почти сорок. Считай — пятая часть. За каких-то два часа. Я и не надеялся. Кстати, — это половина запланированного на сегодня подъема. Только ты там не спи. Ручками работай — ножки растирай. Не забудь шею…
Егор неловко завозился на каменном ложе. В спину впивались каменная крошка, углы и выступы дикого камня.
— Я только одного не пойму, командир: как я вечером спускаться буду?
— Это еще зачем? — заулыбался голос Виталия в наушниках. — Над тобой в пяти десятках метров второй карниз идет. На нем и заночуешь.
Егор промолчал. Что-то такое и ему приходило в голову. Вот только верить не хотелось, что все это взаправду… и с ним.
— Мне страшно, командир, — признался он. — Я не уверен в своих силах.
— Ты, главное, много не думай, — посоветовал Виталий. — Тебя убивает не высота, а воображение. Относись ко всему, как к понедельнику: противно, но на работу идти надо. Идешь и работаешь… отстранись от страха. Сосредоточься на этой, конкретной секунде. Вот, прямо сейчас ты же не падаешь?
— Нет.
— Не падаешь, не мерзнешь… Разносолы, конечно, до завтрашнего ужина не светят, но, сколько там осталось? Сутки! Потерпишь, не маленький. Да не дрейфь, салага. Сейчас пойдет хороший угол с выраженным рельефом. Загородная прогулка! Самый тяжелый участок на сегодня ты уже отработал. А на втором карнизе закладухами обложишься, концы подтянешь, и… добро пожаловать к звездам! Кто из поэтов может таким опытом похвастаться? А завтра, с первыми лучами…
— Вот, — сказал Егор. — С этого места, пожалуйста, чуть подробнее.
— Пустяки. От второго карниза к овальной плите идет трещина. Так ты по ней… в расклинку. Как с самой плитой быть, я пока не знаю, — для тебя чересчур гладкая. Наверное, обойдем ее поверху. Свяжешь канаты и спустишься. Нормально все парень. Ты — молодец! Только пора подниматься. До следующего карниза нужно успеть до темноты. Ты же не хочешь всю ночь висеть на стенке?
— В самом деле, — согласился Егор, поднимаясь. — Не хочу.
***
Звезд было не просто много. Им не было числа.
Громада камня ласково грела левую щеку, а поднявшийся к ночи ветер обдавал холодом правую. Чуть потрескивала, остывая, скала. Ветер едва слышно подвывал на утесе. Где-то далеко гремел барабан.
«Гуллосу тоже не спится, — улыбнулся сквозь сладкую дрему Егор. — Ни телевизора, ни Интернета. Развлекает аймаров, как может. Впрочем, чтоб на потеху племени дырку в камне пальцем провертеть, барабан, наверное, не нужен».
Взобраться на складку он успел до темноты. Расставил закладухи и тщательно закрепился. Потом размотал стометровую катушку капронового троса, и Гарсилас передал ему термосы с горячими бульоном и мате. А еще пакетик с сухофруктами и спальный мешок — и сейчас было холодно, а к утру температура могла и вовсе упасть до нуля.
На удивление, какой-то особенной усталости Егор не чувствовал. Даже таинственная сороче, которой пугали «бывалые», никак не сказывалась на его самочувствии и настроении. Никакой одышки или слабости. Разве что немного тянули мышцы живота, куда бойцы Гуллоса приложились палкой. Впрочем, возможно, существенной прибавкой к здоровью было мате. С ударением на первом слоге, разумеется. А то, что южноамериканский «травяной чай» заваривался на листьях дерева, Егор узнал еще в первую неделю аккомодации в Парамонга.
«Инструктаж, прививки, крепости Инки, волосы дыбом на русском загривке…»
Наверное, командиру и впрямь удалось поделиться с ним своим спокойствием. А может, и вправду ничего такого в этом подъеме не было.
«В конце-концов, я этим занимаюсь уже полгода, — сказал себе Егор. — Наверное, окреп, да и опыт, какой-никакой появился…» Еще он подумал, что если поверить командиру о правилах поведения в экстриме и принять все как есть, то… что тут такого? Спасение в безвыходной ситуации в том, чтобы перестать искать выход. Живет он здесь. На горе. И совсем неплохо устроился. Ему тепло. Он сыт. Простейшие физиологические потребности своевременно удовлетворены. В полном объеме. А что опорожнение кишечника происходило на стометровой высоте, так это и впрямь забавно: теперь, когда он будет говорить: «да ложил я на вашу цивилизацию», — это не будет хвастовством или бравадой.
Так он себе и думал о том о сем, как вдруг зазнобило: неподалеку на карнизе засветилось серебристое облачко. Сияние, дрожа и переливаясь, уверенно принимало очертания человека… Через минуту сгусток света оформился в женщину, которая, кутаясь в пончо, стояла на краю пропасти. Широкие поля сомбреро закрывали ее лицо.
— Командир, — шепотом позвал Егор. — У меня проблемы, командир.
— Что там? — немедленно отозвался Виталий.
— Тут у меня женщина…
— Одета?
— Что? — не понял Егор.
— Женщина, спрашиваю, одета?
— Да. Пончо, сомбреро глубоко надвинуто… лица не видно.
— Тогда откуда ты знаешь, что это женщина?
— Не знаю, — растерялся Егор. — Мне так кажется.
— Допрыгался, — посочувствовал Виталий. — Целибат в твоем возрасте… а ведь Дмитрич звал тебя в бордель! Да и наши девки на тебя косятся.
— «Целибат» — это у попов-католиков, — возразил Егор. — А меня невеста ждет.
— Тогда анахорет…
— «Анахорет» — это отшельничество. Там про женщин ничего не сказано.
— Вот я и говорю — анахорет, если женщины не предусматриваются.
Спор о терминологии как-то незаметно отвлек Егора от сияющего призрака, но сама проблема никуда не делась: так и стояла в метрах пяти от него, чуть подрагивая на ветру, будто прислушиваясь к далекому барабану.
— А мне что делать, командир? Привидение-то, вот оно.
— А что же ты хотел? Кладбище все-таки…
— Очень «смешно», — недовольно буркнул Егор.
— Любуйся! — посоветовал Виталий. — Считай, — повезло. Ты в горах, парень! Каждый из нас видел нечто, чему нет объяснения. Тот же Дмитрич, к примеру, полярным сиянием любовался. В Карпатах. Так разве сравнить: у него — бессмысленные сполохи на небе, а у тебя — дама.
Егор понял, что Виталий насмешничает только затем, чтобы успокоить и не дать запаниковать.
— Командир, — позвал он. — А ты не мог бы в бинокль глянуть: эта штука и вправду здесь светится, или у меня крыша едет?
— Давно смотрю, Егор, — ответил Виталий. — Насчет «крыши» можешь быть спокоен: у тебя на карнизе и вправду что-то есть. Но мне отсюда не разобрать: скала теплая — воздух дрожит. И что твоя барышня делает?
— Мне кажется, барабаны аймары слушает, — сказал Егор. — Во всяком случае, будто повернута в ту сторону, откуда звуки. А еще она мерцает… вроде бы в такт.
Серебристое облако и вправду заметно колыхалась в такт барабанам. Но кроме общего колебания формы, свечение заметно пульсировало по яркости. Было красиво: лиловые искры рождались внутри и стремительными волнами перебегали из центра к периферии…
— Гарсилас говорит, что духа нужно успокоить, — сказал капитан.
— Успокоить?
— Да. Древняя смерть. Бояться не нужно, она пришла только за словом: узнать, как мы тут живем. Лучше всего петь. Гарсилас уже свою сопилку достал, сейчас услышишь.
Снизу и вправду донеслись неуверенные звуки разбуженной свирели.
— Это свирель, командир, — сказал Егор. — Только здесь она называется «чиримия».
— Ты не умничай, — строго оборвал его Виталий. — Подумай лучше: мы только пытаемся слушать горы. А горы, оказывается, давно слушают нас.
— Но это как-то глупо, командир. Петь привидению…
— Мы в чужой стране, сынок. И если судьба занесла на древнее кладбище инков, а их потомки советуют петь… наверное, не стоит упрямиться?
— О чем же мне петь?
— О том, что болит, конечно. Давай про Катюшу. Я ведь ее малышкой на руках носил. Витек в Гренландию за каким-то хером поперся, так мы с Марией чуть ли не каждый вечер к Валюхе в гости закатывались…
«Это он о матушке Катерины — Валентине Михайловне, — понял Егор. — А Мария Ивановна, выходит, его жена. Значит, они и вправду близко знакомы…»
— Нет проблем! — уверенно сказал Егор. — Ща спою! Только мне твоя помощь нужна. Как услышишь, что я такт приканчиваю, так словечки подбрасывай. Какие только в голову придут. Мне так легче.
— Как поленья в костер?
— Они самые, — выползая из спальника, согласился Егор. — Поленья… в костер…
Он с удовольствием откинулся спиной к теплой стене и сделал несколько глубоких вдохов, вентилируя легкие. Барабаны аймары, сопилка Гарсиласа, треск камня и вой ветра на изгибах камня… все складывалось в чарующую знакомую мелодию. Еще мгновение, и он ее узнает. Конечно! Это же волшебное «My Oh My»!
Вот оно счастье-то!
— Давай, командир, — закричал Егор, чувствуя, как накатывает возбуждение. Его уже захватила мелодия свирели, он уже впустил в себя ритм барабанов. — Сейчас я этой штуке про нас рассказывать буду! Хрень Господня! Блин! Слово мне! Слово!!!
— Мир, мечты, надежды…
Удиви огромный мир мечтой.
Не меняй удачу на покой.
Полный счастья и любви,
Для улыбки день лови,
Назови любимую — женой.
Он был в восторге.
Не спеша, подлаживаясь под внезапно приблизившийся ритм барабанов, он пел этой ночи, горам, ветру, звездам… и Катерина была здесь, рядом с ним.
— Бог, радость… — предложил Виталий.
Улыбни святые образа,
Пусть прервут они свой сладкий сон,
Наш мир Богом сотворен,
И на радость осужден,
Сохнет пусть на дереве слеза.
Ага! А вот и его приятели — Вадяня с Жекой. И Стас со своим тамбурином подтянулся. Здорово! У него сильный голос, будет подтягивать в четвертом такте.
— Старость, душа, смерть…
Множит годы без жалости судьба.
Я — родня троянскому коню:
Тот, кто прячется во мне,
Знает цену седине,
Разобьет души моей броню.
Виталий подбрасывал все новые темы, но в подсказках уже не было нужды.
Голос Егора, зажатый в теснине скал, стремительно разливался по ущельям Сьерры, отражался от камня и многократным эхом дробился и множился.
Егор слышал голоса прошлого и будущего. Сейчас все подпевало ему. Как-то незаметно Вадяню сменил Дон, и оттого барабаны зазвучали тревожней, свирель Гарсиласа выворачивала душу, камень трещал, ветер выл, а он пел.
О жестокости мира к молодым.
О том, как молодые становятся старше и сами делают мир жестоким.
О том, что конца у этой болезни нет, потому что лечиться нужно всем и сразу, изнутри, из середины.
Только некому лечить.
Не родились еще люди, которые бы любили мир только за то, что он есть. А те, кто любил, умирали жестоко и в мучениях: на крестах колючкой увитых, кто от камней, кто от мечей, всегда от людей, будто змей ядовитых…
Потому что мир привык убивать незнакомое-доброе и терпеть известное-дурное.
И веселится, торжествуя, зло —
Чело людское тернием увито.
Где щедрым урожаям быть должно,
Скользит луч света сквозь дрянное сито…
…И вдруг все кончилось.
Замолчали барабаны. Свирель Гарсиласа, сорвавшись в нестерпимый визг, будто захлебнулась горем и враз онемела. Исчезло сияние с края карниза.
И звезды потускнели.
И ветер стих.
Волшебство так стремительно сгинуло, что в пору сомневаться: а было ли что-то? Помимо гор, неба, звезд… и человека, дерзнувшего развлечь болью столь внушительную публику.
— Ну и глотка у тебя! — треснутым голосом пожаловался Виталий.
— В смысле? — не понял Егор.
— Громко, однако. Но красиво, чего там. Только стихи какие-то… странные.
— А… да сам не пойму, чего меня на социалку пробило. Я ведь со всем о другом собирался… может, из-за мерцания? В какой-то момент мне показалось, что она со мной так разговаривает. Я ей о своем, а она, в ответ мерцанием втирает… а песни, обычно, у меня совсем другие — простенькие. Про любовь.
— Спой, — попросил Виталий. — Что заесть, чем попроще…
И был мне сон: меня любили,
В тумане стон, и звуки плыли,
Вдали — прибой, где-то вода,
И мы с тобой, и навсегда
— Да, — сказал Виталий. — Вот это мне больше нравится. А причем тут вода?
— Не знаю, — признался Егор. — Так сложилось.
— А еще?
Любовь нам на двоих дана — одна,
Уверен — буду тебе нужен,
Я буду звать тебя: «Моя жена»,
Надеюсь, буду твоим мужем.
Как чаша полная вина — без дна,
Наша судьба неразделима,
Она во всем тебе и мне верна,
Она теперь у нас едина…
— Это ты о Катюше? — зачем-то уточнил Виталий.
— Да, — просто сказал Егор, — о ней. О моей Катерине. Я ее люблю.
— Эк тебя скрутило… а Виктор что?
— Сюда отправил. Сказал, что не доверит свою дочь тому, кто не ел медвежьего мяса. Будто не знает, что здесь медведи не водятся.
— Это выражение такое, — пояснил Виталий. — И дело, конечно, не в медведях.
— А в чем?
— В тебе, — ответил Виталий. — О бедах голосить — это, конечно, нужно. И важно. Но мужчина — это тот, кто в состоянии помочь себе сам. И своей женщине, и близким. Всякий отец хотел бы видеть дочь замужем за мужчиной. Так что на Виктора не стоит обижаться.
— А я и не обижаюсь, — хмуро бросил Егор, забираясь обратно в спальник. — Я ночью пою привидению… на кладбище в горах… над пропастью без лжи.
***
К двум часам дня он был в десяти метрах от «плиты» — гладкой, лишенной рельефа стенки. Просьбы командира быть внимательным и не торопиться тонули в перепевах «So far, so good». Вот только голос с каждой минутой становился все более хриплым. А ритм не держался вовсе.
Шел двадцатый час восхождения.
Было жарко.
Было томительно.
Болели грудь и спина.
Весь плечевой пояс будто сводило судорогой. С боем давался каждый вдох-выдох.
— Гиподинамия, — «ободрил» его командир. — Однообразные движения и продолжительная нагрузка. Хорошо бы побегать. А еще лучше — поплавать. Как спустишься, отнесешь меня к машине. Первым делом сгоняем к океану: всего-то полсотни километров…
Егор припомнил, как они добирались сюда по дну высохшего ручья. Длинный шлейф поднятой джипом пыли он видел все время, пока они шагали по предгорьям Сьерры.
Хотелось есть, а еще больше — пить. Зато, если немного похулиганить, — закрепившись на закладухе далеко откинуться на канате, — можно было увидеть «восьмерку» цели: желтый верх, белый низ. В ста метрах слева его ждала другая, пристрелочная метка.
Господи! Как давно это было!
В те времена он знал только один пропуск на вертикаль — пороховой гвоздезабивной пистолет. Он искренне полагал себя монтажником-высотником. Алгоритм простой, трехступенчатый: ноги в упоре на первом уголке. Пояс взят на карабин на втором. Молотком ровняешь посадочное место для третьего. Заряжаешь пистолет, прикладываешь уголок, «бах»! А потом еще раз «бах»! И перебрасываешь страховочный карабин на новую ступеньку. И еще шаг в высоту. И вновь молоток, и еще уголок, вот такой диалог со скалою…
А там, в конечной точке, и вовсе просто: берешь геофизический ящик и тем же спитом приколачиваешь его к камню. По всем четырем проушинам.
— Время! — напомнили ему по радио. — Отдыхаем.
Егор зафиксировал концы троса зажимом и прижался щекой к скале. Стягивающая боль в груди и предплечьях доводила до исступления. Наждак камня приятно тревожил кожу. Пахло пылью и плесенью.
«Интересно, — подумал Егор. — Ветер с океана доносит сюда соль? Если да, то поверхность скалы должна быть соленой». Не в силах сдерживаться, он лизнул шершавый бок гранита. Нет, соли не было.
В метре от него маленькая юркая сороконожка на мгновение выползла из неприметной щели, пошевелила усиками и вновь спряталась в своем убежище. Егор пожалел, что она была далеко. Но когда он осознал свое мимолетное желание, ему стало дурно: «я хотел ее съесть?!»
— Продолжаем, парень, — очнулся голос в наушниках. — Отпускай зажим.
Он и отпустил.
Забыв поставить ноги на упоры.
Забыв покрепче ухватиться за скалу.
Просто взял и отпустил зажим. А предохранитель нагрузки почему-то не сработал.
Он пролетел три метра. Рывок! Что «кулак» не удержит, понял за мгновение до того, как закладуху вырвало из гнезда. Это спасло ему жизнь.
Егор рванулся к пролетающему мимо камню.
Удар! Локти будто ударило током. Он зарычал. «Хрен вам!» Он держится. Точно!
Он держится, не падает. А если не падаешь в эту секунду, то есть надежда удержаться и в следующую.
Совсем как в жизни…
Мимо пролетела веревка, закладуха дернула за пояс и закачалась в трех метрах под ним.
«Я успел! — подумал Егор. — Я сорвался, но успел».
Спустя мгновение его догнала острая боль в пальцах. Он посмотрел на руки и содрогнулся: на правой руке было сорвано дочиста два ногтя, на левой — один. Еще несколько ногтей держались на ниточках кожи под произвольными углами к фалангам пальцев. По стене шли вертикальные полосы крови.
— Пока ты в шоке, парень, избавься от остатков ногтей, — голос Виталия был необычно напряжен. — Сними закладуху с пояса, прикрути себя к стенке и займись руками. А как остановишь кровотечение, будем думать, как тебя оттуда снимать.
«Кровотечение?»
Под ладонями уже было скользко, но пальцы все еще держали, хотя и начали «оттаивать»: чуть подрагивали, и в такт этой дрожи понемногу, порциями, в тело вливалась боль.
— So far, so good…
Он рассмеялся, снял наушники и выбросил их.
Вслед за радио полетели закладухи, веревки, котомка с важными, но бесполезными предметами: аэрозольный баллончик краски, пустой флакон от мате, пакетик сухарей… ненужные, лишние вещи. Ножом он срезал «беседку», а потом, вслед за ремнями, в пропасть улетел и нож.
У него все есть, и даже больше.
— So far, so good doing what we could, — заходился криком Егор. — Taking chances, those chances, and I'm alive…
Он был не один: скромняга Дон как обычно прятался за своими барабанами, шалопай Хилл по-прежнему отставал на четверть такта и жестами спорил с Нэвиллом, кому через минуту вести соло на гитаре. А чопорный Ли, вечно тоскующий по своей скрипке, меланхолично басил в сторонке, не обращая никакого внимания на их выходки. Они были вместе с ним. Они приняли его к себе. Взяли в свою команду.
— Судьба меня, нет, не поломает. Мое сердце, мои руки — крепче скал! — хрипел Егор. — Судьба меня к звездам поднимает! В черном небе, я увижу, что искал!
Это уже была не истерика. Сладкое безумие делало невозможное — возможным.
Что ему теперь горы?
Он смеялся над горами, — пигмеями духа, дерзнувшими выйти на поединок с ним, с человеком, за плечами которого — Бог!
***
Виталий чувствовал отчаяние.
Цель была рядом, — руку протяни. Обидно.
Ему с самого начала не понравилась затея Виктора. Подумаешь, вероятный зять — затейник на праздниках. Может, и не повод для гордости, но корить человека, который не сидит на шее у родителей и зарабатывает на жизнь своим талантом, — глупость!
А теперь специалист по шуткам юмора болтается на веревке над пропастью. И руки у него в крови. И снять его оттуда некому.
«Он устал, — подумал Виталий. — А я вместо того, чтобы дать парню полчаса отдыха, погнал его дальше. Теперь только один выход: он привяжется к скале, а я с Гарсиласом доберусь до машины. Гуллос не будет возражать, — видно же: авария. А на равнине мобила "в зоне связи". Вызову помощь. Страховка оплачена. Если на вертолет не поскупятся, то наши еще до вечера будут здесь. Снимут. И бельма эти долбаные закрасят…»
Его внимание привлекла желтая куртка, рывками планирующая к земле, хорошо заметная на фоне серо-голубого гранитного массива.
«Что за черт!»
Он прильнул к биноклю и выругался крепче: Егор в одних трусах штурмовал плиту. Голый человек, босиком, оставляя бурые пятна крови, гигантским пауком полз к цели, не опираясь ни на что. Почему «пауком»? Руки! Вернее — тени от рук. И ног. Их множество.
Их много больше, чем отмерено человеку солнцем.
— Парень, ты что, рехнулся?! — закричал в микрофон Виталий. — Что с тобой?
Ветер с вершины доносил что-то невнятное. Кажется, Егор опять что-то пел.
Виталий присмотрелся и отбросил в сторону бесполезное радио.
— Духи забрали Гороса к себе, — чуть покачивая головой в такт речи, грустно сказал Гарсилас. — Горос сотрет отметины. Но эндриаго нужно убить.
Виталий глянул на проводника и ничего не ответил.
Потом подтянул к себе винтовку и присмотрелся к рукам Егора.
Так и есть: окровавленные пальцы проходили внутрь стены.
Каким-то образом, Егору удалось освоить магию Гуллоса: пальцы рук и ног стажера глубоко уходили под поверхность гранита.
Проводник, все еще стоявший рядом, о чем-то тихо заговорил на кечуа.
— Я не понимаю, Гарсилас, — резко оборвал его Виталий. — Говори на испанском.
— Тень от руки, — сказал проводник. — Великое искусство инки. Так они строили города, полировали и крепили камень.
В оптический прицел было хорошо видно, как Егор добрался до разноцветной восьмерки и ладонью — да! да! — просто ладонью загладил, вмазал цветной мел внутрь серой массы камня.
Потом повернулся и с той же скоростью двинулся к первой, пристрелочной метке.
Дальномерная кривая оптического прицела целиком накрывала давно нестриженный затылок Егора. Все, что сейчас требовалось: снять предохранитель и плавно нажать на курок.
Убить монстра.
Виталий не знал, на что решиться. Егор добрался до пристрелочного пятна и затер его ладонью так же легко, как он перед этим затер разноцветную восьмерку.
А потом пошел вниз. Спокойно и размеренно, как паук — вниз головой.
Виталий снял винтовку с предохранителя. Одно небольшое касание. Один выстрел. Кто или что сейчас идет в мир людей?
И вдруг ему стало не по себе.
«Он же предвидел все это! — подумал Виталий. — Когда я уговаривал его идти на стенку, он так и сказал. Я полезу, а ты будешь целиться мне в затылок».
Он вернул предохранитель на место: «Я не буду стрелять в мальчишку. Пусть ЭТО решится как-то иначе…»
Гарсилас тихо отошел в сторону.
«За мною кровь, — тяжело думал Виталий. — Много крови. Важные люди в кожаных креслах говорили нам о проблемах, которые нужно решать оружием. Мы убивали, а проблемы оставались. Люди оставляли кресла, на смену им приходили другие. Но слова оставались прежними: о том, что проблему проще расстрелять, чем решить.
И мы опять стреляли, а проблемы все равно оставались…
Так, может, проблема не в людях, а в креслах?
К черту! Пусть все как-то решается… но по-другому. Без меня».
***
Егор запрыгнул ко мне на валун уже одетым.
Видно потратил какое-то время на поиски своих вещей под стенкой.
— Я все собрал, — сказал он, показывая вещмешок. — Даже краска не разбилась. А вот радио вдребезги. И ремни твои я порезал.
— Рад за тебя, — ответил я. — И за краску тоже. А радио… черт с ним, с радио.
— Пойдем, командир, — сказал он. — Пойдем к Гуллосу. Расскажем, что было.
— Не могу, — я кивнул на свои ноги. — Гарсилас рюкзаки потащит, а ты меня. Впрочем, можешь с ним поменяться… и почему к Гуллосу? Наверное, лучше к машине? Да и поесть тебе не мешало бы…
— Нет, — он рассмеялся. — Ты сам пойдешь, командир. Ну-ка, посмотрим…
Он ухватил меня за лодыжки, а я этому нисколько не удивился. Наверное, ждал чего-то подобного.
Ступни обожгло огнем. Знакомая боль. Будто крапива, только не снаружи, а изнутри, с обратной стороны кожи. Я закричал. А когда боль стала непереносимой, ударил его по лицу. И все закончилось. Боли не было. Если не считать разбитый в кровь кулак. С его-то лицом ничего не сделалось.
Я поднялся на ноги и несколько раз подпрыгнул.
— Неплохо! Только все равно не пойму: зачем нам Гуллос?
— Вопросы есть, — сказал Егор. — К нему, к горам… к той тетке, что ночью ко мне приходила.
— Ты же языка не знаешь! Гарсиласа я тебе не дам. Да и сам не пойду.
— Если люди думают одинаково, командир, им «язык» не обязателен…
— Тебе не страшно оставаться одному?
Он только засмеялся.
И уже снизу, перед тем, как скрыться за валуном крикнул:
— Не беспокойтесь обо мне. Как закончу, в Парамонга сам вернусь.
***
Он вернулся через два долгих года.
Высоким, крепким, загорелым.
В толпе я бы его не узнала, но он приехал вместе с дядей Виталием, и нас фактически представили. Сперва они чинно сидели на кухне, пили с мамой чай и скупо рассказывали о том, что делается на другой стороне мира. А потом вернулся с работы папа. И пошли гулкие удары по спинам, крепкие рукопожатия, тычки и тискания, словом, все то, что позволяют себе мужчины по отношению друг к другу после долгой разлуки, в избытке дружеских чувств.
Было странно видеть, как Егор со старшими держался на равных, а они посматривали на него снизу вверх.
Когда первые восторги поутихли, дядя Виталий рассказал, что они с Егором нашли что-то очень важное в горах Перу. Какой-то подземный город. Папа не скрывал интереса, а Егор показывал фокусы наложением рук на разные поверхности.
А потом он подошел ко мне. При всех. Без всякого смущения перед моими родителями. Подошел и сказал:
— Я вернулся к тебе, Катюша. Примешь?
А я только кивнула. И разревелась.
Он прижимал меня к своей широкой груди, а я все плакала и думала, что совершенно не узнаю его. Что он вернулся чужим, холодным, каменным.
Наши мальчики… Они уходят воевать, а если Господь их возвращает, то другими. И нужно время, чтобы разглядеть в этих, новых, гордых, сильных мужчинах прежних мальчишек — беззаботных и радостных. Говорят, для этого нужно много времени. Надеюсь, жизни на это хватит?
Я буду ждать.
И однажды он споет мне, как прежде. Как во времена, когда мы еще не были взрослыми… когда мы вместе слушали «Universe».
Тексты ВСЕХ песен (на русском языке) к Slade отношения не имеют.